Наверное, перед тем как завершить главу, мне надо добавить несколько слов о мистере Муре. Мои читатели легко вспомнят, где видели его прежде — не в Витрополе, а на оживленных улицах Заморны; там он шагу не может ступить, чтоб не услышать шепот: «Вот идет доверенный человек Хартфорда». Всесильный стряпчий, богатый арендатор, он по-прежнему орудие в руках надменнейшего из господ. Однако сейчас я видел, что он действует заодно со злейшим врагом хозяина, на стороне правительства, вышвырнувшего барона из своих рядов. Мне стало по-настоящему любопытно, кто же такой Уилсон, если против него объединились две столь враждебные силы. Дело явно попахивало кровью, иначе непримиримый Перси не оказался бы в одной своре с Хартфордом, пусть даже в лице его заместителя.
Там, где Олимпиана, вырвавшись из мельничных желобов Заморны, неспешно струит глубокие воды по равнине, блестел первый тонкий ледок. Мороз окончательно сковал дорогу, идущую по Хартфорд-Дейл, и стук колес одинокого экипажа разносился в вечернем лесу звонко, словно они катятся по металлу. Поднявшаяся над смутной долиной луна наполняла безоблачные, безветренные сумерки тем покоем, какому более яркое светило тщетно пыталось бы подражать. Однако в воздухе не чувствовалось летней неги. То была зябкая, стылая, мраморная ночь, и коммивояжеры, ежась в своих двуколках, подгоняли лошадок бежать быстрее, а охранники почтовых дилижансов радостно трубили в рожок, завидев вдалеке огоньки Заморны и мысленно уже поднося к губам кружку с горячим грогом.
Человек в плаще миновал Заморнский мост и прямиком двинулся по широкой дороге. Он шел пешком, кутаясь в плащ и надвинув шляпу почти до переносицы, однако голова его была вскинута, а плечи расправлены. По обе стороны тракта тянулись Хартфордские леса, и в просветы между деревьями заглядывала встающая луна — каковая луна взирала на путника со всегдашней своей меланхоличностью. Идущий немного сбавил шаг, когда по правую руку показались громадные ворота Хартфорд-Холла и, вдалеке за парком, широкий фасад и флигеля этой величественной усадьбы. Покуда ты, читатель, смотришь на сияющие в лунном свете высокие окна, на трубы, подобные замковым башням, и блестящую крышу, путник поворачивает. Где он? На дороге его нет. Он исчез? Следуй за мною, и мы все узнаем.
Он перебрался по ступеням через колючую изгородь. Дальше идет под уклон широкое зеленое поле. Путник быстро его пересек и еще более торопливой походкой двинулся по берегу Олимпианы. Здесь, вдалеке от большой дороги, он одиноко зашагал по тропинке меж полей и рощ. Ни одно живое существо не встретилось ему на пути. Овцы и коровы были в загонах и хлевах. Участки тут большие, и фермы стоят далеко одна от другой. Это земля лорда Хартфорда, отданная в длительную аренду пол века назад.
Итак, сейчас путник был в четырех милях от Заморны, и колокола далекой церкви только что пробили девять. Звон долетал из Массинджера, и пока он не затих, путник стоял неподвижно: может быть, считал удары, а может, просто решил перевести дух. Наконец он вышел к полю, обрамленному величавыми старыми деревьями. Отсюда начиналась посыпанная гравием дорожка, над которой их кроны смыкались подобно арке. По ней путник довольно скоро вышел к дому, именуемому «Массинджер-Холл» — большой старинной усадьбе, стоящей среди полей, очень одинокой и внушительной. За нею мрачно чернели силуэты вороньих гнезд. Столбы садовых ворот венчались каменными шарами; такие же шары были на фронтонах дома, а в саду, на каменном постаменте, темнел потускневший от времени циферблат солнечных часов.
Массинджер-Холл был тих как могила. Ни одно окно на фасаде не горело, и только луна блестела на стеклах средь густого плюща. Однако дом был не заброшенный — во всем здесь царил степенный порядок, — просто очень старый, серый и одинокий.
Человек в плаще некоторое время расхаживал перед домом, временами останавливаясь и как будто прислушиваясь. Все было тихо; ни в одном заиндевелом окне не мелькнул даже отблеск свечи. Неизвестный все так же мерил шагами пространство перед фасадом. Наконец где-то в глубине дома залаяла большая собака. Путник вздрогнул, испугавшись, что его обнаружили, и через мгновение был уже за углом дома, где укрылся под дальним фронтоном. Здесь наконец его взгляд различил первые признаки жизни. У фронтона было только одно окно, почти как церковное, длинное и низкое, выходящее на лужайку. Из этого окна на кусты лился мягкий свет. Всякий знает, как хорошо видна в ночи освещенная комната, если на окне нет ни ставней, ни жалюзи; неизвестный, встав на колено за высоким кустом лавра, созерцал внутренность мрачного дома так же отчетливо, как если бы находился в его стенах.
Окно обрамляли фестоны тяжелой темно-малиновой занавеси. В их широкий просвет видна была длинная комната: на стенах, обшитых мореным дубом, подрагивали отблески камина; посередине, на застланном ковром полу, лоснился массивный стол черного дерева; не было ни свечей, ни ламп, только пылающий камин. Вероятно, когда здесь собирались гости, комната радовала глаз теплыми красками, но сейчас на ней, как и на всем Массинджер-Холле, лежала печать горделивой, давящей мрачности. Кто-то подошел к окну, затем отступил назад и почти пропал в тени, скрывающей дальнюю часть комнаты. Затем фигура вновь медленно приблизилась и так же медленно снова удалилась во тьму. Взад-вперед, размеренной походкой, вышагивала она по большой старой гостиной, и никого другого видно не было. Единственный человек прохаживался здесь, в одинокой усадьбе, затерянной средь бескрайних полей.
Это была женщина — вернее, девушка лет девятнадцати. Она явно жила одна, поскольку ее платье было лишено тех милых украшений, которыми женщины, особенно молодые, стараются угодить близким. Судя по выражению — мечтательному и сосредоточенному, — она жила одна уже довольно давно. Были ее мысли радостными или печальными, сказать не могу, но они явно сильно занимали девушку, поскольку она забыла все, что на небе вверху и на земле внизу, целиком погруженная в окутавшие ее грезы. Без сомнения, она для того и не задернула занавеси на окнах, чтобы дать пищу своим лихорадочным фантазиям и всякий раз, глядя на окно, видеть луну, плывущую в синем просторе небес за высоким недвижным тополем, и дальше, до самого горизонта, залитые бледным светом луга с рядами величественных дерев.
Наконец девушка очнулась, и вовремя — пять минут назад часы в глубине дома пробили десять. Она вздохнула, прогоняя мечтательный транс, подошла к камину, поворошила дрова и тут вспомнила, что надо задернуть занавески. Обитательница дома была невысока ростом, поэтому встала на стул, но сразу же с него спрыгнула, потому что, пока она тянулась к малиновому шнуру, из-за лаврового куста выступил крупный мужчина и, шагнув к окну, поставил ногу на подоконник. Девушка отпрянула и посмотрела на дверь. Лицо ее исказилось страхом, однако прежде, чем она успела отбежать, неизвестный распахнул окно и встал прямо перед нею.
Он тщательно закрыл створки, задернул шторы (что ему при его росте было куда проще, чем девушке), затем снял шляпу, провел пальцами по волосам и сказал обычным мужским голосом:
— Ну, Элизабет, думаю, мы знакомы.
Однако это приветствие, произнесенное столь обыденным тоном, не сразу вызвало ответ. Девушка вновь и вновь с тревогой и страхом вглядывалась в его черты. Наконец ею овладело некое убеждение, пробудившее целую бурю чувств: и без того неяркое лицо стало еще бледнее, и она вымолвила странным голосом, каким существа из плоти и крови говорят лишь под влиянием очень сильных и необычных переживаний:
