— Нет.
На этом разговор оборвался, поскольку девушки такого рода меня не занимают.
Дня через два я обедал у Торнтона — ангрийцы собрались отпраздновать всеобщий сбор в начале витропольского сезона. Я немного запоздал, что со мною иногда случается и вошел в гостиную, когда гостей уже пригласили в обеденный зал. Первым делом я увидел мисс Мур. Три джентльмена разом предложили ей руку — граф Стюартвилл, капитан Фрэнк Керкуолл и всесильный лорд Арундел. Разумеется, сей последний ее и увел. Покуда я наблюдал за их маневрами, всех дам уже разобрали. Я оказался в конце длинной процессии эгреток и платьев, и, к моему ужасу, мне оставалось лишь предложить руку маленькой серой тени, которую я видел в опере, некрасивой протеже мисс Мур. «Ну уж нет, — подумал я, — ее я не поведу». И, притворясь, будто не замечаю девушки, прошел в зал, где со свойственным мне хладнокровным спокойствием уселся в самом дальнем конце стола. Девица прокралась следом. Свободный стул был только один — рядом со мной; на него ей и пришлось сесть. Впрочем, по другую руку от меня оказалась хорошенькая Августа Лонсдейл, а напротив — величавые леди Сеймур. Итак, решив не удостаивать соседку слева ни словом, ни жестом, я с удовольствием приступил к обеду.
Молодые ангрийцы за едой всегда от души смеются и разговаривают, так что вечер проходил очень приятно. Оглядывая стол, я видел много хорошеньких лиц, сверкающих драгоценностей, оживленных глаз. Предложения выпить передавались из уст в уста, и гости с бесконечной серьезностью отвешивали поклоны своим визави. Дамы склоняли головки, выслушивая лесть соседей-мужчин; я со своей стороны преподносил мисс Августе Лонсдейл самые галантные комплименты ее внешности и улыбкам. В разгар веселья я случайно повернулся, чтобы взять у лакея гарнир, и мой взгляд ненароком упал на девушку, которую я решил не замечать. Она ничего не ела, никого не слушала, никто с ней не заговаривал; ее лицо было обращено к большому батальному полотну меж окон, которому свет ламп придавал особую пугающую мрачность. Не стану утверждать, будто угадал ее мысли, но в клубах порохового дыма, в гривах и бешеных глазах летящих в атаку коней, в окровавленных телах под их копытами она увидела что-то, отчего темные глаза наполнились слезами. Впрочем, возможно, она просто чувствовала себя одинокой и отверженной. Нет боли горшей, чем пренебрежение, в то время как сотни вокруг любимы и боготворимы. Я подумал было с нею заговорить, но что-то мне подсказало: «У каждого свой крест. Пусть пьет чашу, уготованную судьбой». К тому же моему тогдашнему настроению импонировала мысль, что хоть одна живая душа отвернулась от пустого мира, блистающего мишурным эгоистичным великолепием, к сумрачному видению войны, и нашла в облаках дыма и пыли нечто глубоко ее тронувшее. Я не мог разрушить очарование, постаравшись развеять ее скорбь, и когда слеза скатилась с ресницы на щеку и девушка торопливо вынула платок, чтобы ее стереть, очнулась, придала лицу безразличное выражение и, отвернувшись от картины, сделала вид, будто все ее мысли здесь, с окружающими, я тут же углубился в беседу с Августой Лонсдейл, дабы не пробудить у соседки слева и малейшего подозрения, что минуту назад пристально за нею наблюдал.
Когда дамы встали и удалились в гостиную, я, как всегда, последовал за ними одним из первых. Ненавижу накачиваться вином — вульгарное, скотское обыкновение. До конца вечера я внимательно разглядывал протеже мисс Мур, однако она не проявила больше ничего, что бы меня заинтересовало. Здесь ее замечали чуть больше, чем в гостиной. Некоторые дамы с нею заговаривали; она охотно вступала в беседу и говорила довольно бойко. Она попросила мисс Мур спеть, как раз когда той этого захотелось, сыграла те песенки, которые больше всего подходили манерному голосу Джейн, а потом тихонько отошла от рояля, предоставив восторженным поклонникам окружить певицу. За два часа она явно завоевала симпатии всей женской части общества. На мужчин она не смотрела и никак не старалась привлечь их внимание.
И все же, при ближайшем рассмотрении, она оказалась вовсе не дурна собой. У нее были очень красивые глаза с удивительным богатством выражений, гладкая светлая кожа, тонкие, как у феи, руки, а щиколотки — как у танцовщицы кордебалета. Однако черты явно хранили выражение, им несвойственное, движения были скованны и осторожны. Ей недоставало открытости и непосредственности.
До конца вечера мне удалось узнать ее имя: Элизабет Гастингс, сестра того самого дьявола, Генри. С тех пор я ее не видел и до сего дня больше не вспоминал. Однако мне сразу подумалось, что через нее можно будет, при должном умении, получить ценные сведения о брате. Я зайду к мисс Мур невзначай, осведомлюсь о ее протеже, брошу несколько уничижительных замечаний и вообще выкажу глубокое презрение и безразличие. Тщательный сборщик находит полновесные колосья там, где глупец увидит только стерню.
10 февраля
Провел все утро за приятной болтовней в будуаре мисс Мур. До чего же разумно действовать исподволь! Вместо того чтобы корпеть в правительственных кабинетах, как мистер Уорнер, я прокручиваю свои махинации средь бархата и атласа женских покоев. Мисс Мур и впрямь умеет очаровывать. Она обладает тем, что принято называть легкостью характера. Беспечный нрав и миловидное личико — фасад, на который отрадно взирать, и она наделена той простотой, что исключает притворство. Джейн не знает человеческой природы, не проникает в умы окружающих, не стоит насмерть, защищая какие-либо свои убеждения, в ней нет тонкости чувств, заставляющей иные натуры трепетать от мимолетных перемен в небе или на земле, от нежности облаков, от колыхания лунного света на воде или от других мелких случайностей природы, — тонкости чувств, от которой докуки больше, чем толку. И что с того? Гений и душевный жар могут катиться к черту! Мне было плевать на весь гений и весь душевный жар мира, когда Джейн встала с кресла у камина, выпрямилась во весь свой величественный рост, ласково протянула мне руку и произнесла: «Добрый день, сэр Уильям», — с непритворной улыбкой на свежих губках. Мне приятно было слышать мое имя из ее уст. «Садитесь поближе к огню. Вы наверняка замерзли». Я сел, и через две минуты мы уже болтали как лучшие друзья.
Джейн спросила, согрелся ли я, и позвонила, чтобы специально для меня принесли еще угля. Затем она полюбопытствовала, когда я собираюсь в Ангрию, и выразила надежду, что я непременно буду наносить им визит всякий раз, как окажусь в окрестностях Заморны, — при условии, что сумею застать хозяев.
— Вы еще не видели наш новый дом, — сказала она. — Мы ведь после смерти дедушки уехали из Керкем-Лоджа.
— Вот как? — проговорил я. — Однако вы по-прежнему живете в тех же краях?
— О да, у нас есть усадьба под Массинджером, старая и довольно унылая. Папа хочет ее снести и выстроить приличный дом. Меня это огорчает, потому что жители Заморны станут говорить, будто мы возгордились.
— Не обращайте внимания на завистников, — ответил я и, чтобы переменить тему, похвалил вазу на каминной полке, расписанную греческими пейзажами с руинами, оливами и силуэтами гор вдали.
— Правда красота? — воскликнула мисс Мур, снимая вазу. — Этот рисунок сделала сестра бедного капитана Гастингса. Кстати, полковник, очень жестоко с вашей стороны так преследовать юного Гастингса. Он был такой умный, смелый, горячий молодой человек.
