Сумерки сгустились, и комната стала еще тоскливее. Хартфорд отбросил газету, до краев наполнил бокал янтарным вином и залпом осушил его в память года, когда был собран виноград. Если верить книгам, люди, оставшись в одиночестве, рассуждают вслух, и Хартфорд не стал исключением.
— Какого дьявола, — начал он, — нашего короля понесло в Ангрию? Пьяный издатель «Военного вестника» очень бойко живописует продвижение монарха. На улицах Заморны его освистали, а он в обычной своей манере, вместо того чтобы проехать через город как можно тише, велел форейторам остановиться перед гостиницей «Стэнклиф» и ну метать громы и молнии! Вот это была речь! Какое начало! «Дьявол вас разберет, ребята! Вы переменчивы, как вода! Никто с вами не сравнится…» Резковато, но этот западный денди знает душу нашей земли. Его девиз — «Брать быка за рога». Пока тактика сработала. Впрочем, как сказано то ли в Апокалипсисе, то ли у кого-то из пророков, это еще не конец.
[2]
Лучше бы он в Ангрию не совался.
Наступила пауза, которую Хартфорд заполнил еще одним бокалом золотистого вина.
— Итак, — продолжал его милость, — мне не следует пить это гваначе.
[3]
Оно распаляет, а мне лучше бы сидеть на хлебе и воде. Однако же, прости Господи, в сердце у меня поселилось чувство, которое я не могу ни вырвать, ни подавить — остается лишь заливать его вином. Рассказывают про обманы зрения — интересно, какой порок зрительных нервов удерживает перед моими глазами образ, который не пропадает во тьме и не рассеивается на свету? Определенно какой-то демон разжег костер в моих внутренностях. Жгучий трепет пробежал по моим жилам, когда ее теплая мягкая рука коснулась меня последний раз — о небо, уже год назад! — и с тех пор никак не уймется. Страсть выпила из меня все соки! Я исхудал вдвое! И все же я по-прежнему хорош собой.
Хартфорд поглядел в большое зеркало, висевшее между двумя окнами. Там отражалось смуглое властное лицо с четким профилем, высоким лбом и выразительными глазами. Густые, черные как смоль волосы, усы и бакенбарды, мужественная осанка, широкая грудь и внушительный рост довершали образ воина и патриция, делающий честь породившей его стране. Его милость вскочил из-за стола.
— Почему я отчаиваюсь? — вопросил он, быстро расхаживая по комнате. — Клянусь Богом, я могу внушить ей любовь! Я не раскрыл перед нею своих чувств. Не предложил ей титул, руку и мое истерзанное сердце. Но я это сделаю. Кто сказал, что она захочет оставаться его любовницей, если может стать моею женой? Мир будет смеяться над Хартфордом — мне плевать на мир. Это несовместимо с родовой честью — я сжег родовую честь и растворил пепел в гваначе. Подло вмешиваться в дела другого — в дела человека, который был мне другом. Да, мы были рядом в пирах и в сражениях, мы делили горе и радость. Клянусь Богом, задумай такое кто-нибудь другой, я бы первым вызвал его на поединок. Однако Заморне до нее столько же дела, сколько мне — до этой глупой рождественской розы
[4]
на лужайке, пожухшей от зимнего холода. Он вспоминает о ней, только когда она зачем-нибудь ему нужна. К тому же каждый за себя. Я попытаюсь, и если не преуспею, буду пытаться снова и снова. За нее стоит побороться. А тем временем, быть может, Энара или Уорнер пригласят меня отобедать свинцом, либо я сам, позабыв воинский устав, обращу дуло не к противнику, а к себе. Так или иначе, придет конец мученьям, которые ночью гонят от меня сон, а днем — рассудок.
Довольно сумбурная речь; впрочем, странный блеск в глазах его милости подсказывал, что здесь не обошлось без действия вина. Итак, оставим Хартфорда расхаживать по комнате и беситься от неутолимой страсти. Достойный представитель аристократии!
Ясным январским вечером луна взошла над синими вершинами Сиднемских холмов и озарила тихую дорогу, ведущую к деревушке Риво. Промерзшая земля искрилась. Хоксклифский лес был тих как могила. Его черный безлистый простор уходил вдаль, разделяя небо и землю четкой зубчатой линией. Серебристо-синюю твердь там и сям пронзали алмазы звезд, и лишь луна, огромная, полная, золотистая, смягчала его холодный оттенок. Упомянутая мною проселочная дорога была совершенно безлюдна. Призрачные сосны и раскидистые старые буки стояли вдоль нее словно часовые Хоксклифа. Дальше она ныряла под темную сень леса, а здесь проходила по старой, выбеленной инеем насыпи под стеной, заросшей плющом и мхом. Алый краешек солнца исчез за горизонтом и последними лучами зажег окна домика на краю Хоксклифского леса. Освещенная луною дорога как раз и вела к нему от Риво кратчайшим путем. И здесь мы с вами помедлим, надеюсь, закутанные в меха, ибо никогда еще столь лютый мороз не сковывал воды Олимпианы.
Вы едва успеваете заметить, как на дороге появляется человеческая фигурка. Она неспешно движется в спокойствии зимнего вечера. Судя по наряду, это кто-то из обитателей домика. Постепенно приближаясь, вы видите стройную молодую женщину с прекрасной осанкой; в ее походке есть что-то величаво-царственное, хотя сама женщина едва ли это осознает: ее ноги так безупречны, что она при всем желании не смогла бы ступать иначе, чем ступает: легко, твердо, прямо. На лице густая вуаль: о его чертах можно только гадать. Но вот женщина скрывается за поворотом.
В тишину врывается цокот копыт. На проселок перед нами вылетает всадник. Лошадиные подковы вышибают искры из кремнистой дороги. Седок мчится во весь опор. Он то и дело привстает в стременах, словно высматривая впереди что-то ускользающие. Вот, увидел! Он безжалостно вонзает шпоры в конские бока. Лошадь и наездник исчезают в вихре.
Молодая женщина, пройдя через железные ворота, вступила в границы хоксклифского поместья. Она остановилась взглянуть на луну, сиявшую сквозь ветви древнего вяза. Ворота отделяла от домика лужайка, и здесь серебристый лунный свет казался золотым. За спиною у женщины раздался грохот копыт, и отчаянный всадник, которого мы видели пять минут назад, вылетел из-за поворота дороги. Он так резко натянул поводья, что лошадь присела на задние ноги.
— Мисс Лори! Добрый вечер! — сказал всадник.
Дама отбросила вуаль, глянула на него и ответила:
— Лорд Хартфорд! Рада вас видеть, милорд. Вы мчались во весь опор; ваша лошадь в мыле. Дурные вести?
— Нет!
— Тогда, полагаю, вы скачете в Адрианополь. Переночуете здесь?
— Если вы меня пригласите — да.
— Если приглашу?! Где же отдыхать на полпути между двумя столицами, если не в этом доме? Вечер холодный, заходите.
Они были уже у двери. Хартфорд спрыгнул с седла. Подбежал слуга, чтобы отвести измученного скакуна в конюшню, а Хартфорд вслед за мисс Лори вошел в дом.
Гостиная, куда она его провела, казалась особенно уютной после стужи зимнего вечера: небольшая, просто обставленная комната с занавесками и подушками зеленого шелка и большим простым зеркалом. Лампада под потолком добавляла свое тихое сияние к более яркому свету от камина, где по случаю мороза жарко полыхал огонь.
