— Где твоя матушка? — резко осведомился он, на миг вновь скашивая глаза и тут же отводя их обратно. Бледный худой мальчик поднял голову.
— Что вы сказали, сэр? — спросил он быстрой скороговоркой, которая, судя по всему, была его всегдашней манерой речи.
— Я спросил, где твоя матушка, — строго ответил Нортенгерленд.
— Мама у себя в комнате, сэр.
— А почему она не спустилась?
— Не знаю, сэр.
— Так пойди спроси у отца.
— Что спросить, сэр?
— Болван! — воскликнул Нортенгерленд, досадливо кривясь. — Спроси отца, почему твоя матушка не здесь.
— Хорошо, сэр.
Фредерик мигом унесся в другую часть комнаты.
— Папа, дедушка спрашивает, почему мама не пришла.
— Скажи дедушке, — ответил его светлость, — что я задаю себе тот же самый вопрос и как раз собрался с духом, чтобы выяснить причины in propria persona.
[43]
— Как-как, папа?
— В моем собственном августейшем лице, Фредерик.
Посол вернулся.
— Папа собрался с духом, чтобы пойти и спросить в своем собственном августейшем лице.
Нортенгерленд скривил губы.
— Вы свободны, сэр, — сказал он, кивая Фредерику.
Однако чертенок, как подлинный ангриец, не понял намека. Он остался стоять у камина, демонстрируя раздраженному пращуру правильные черты рода Перси и светло-каштановые кудри, поблескивающие в свете огня. Заморна подошел ближе, твердыня крепости.
— Фредерик, — сказал он, — отойди в другую часть комнаты.
— А почему, папа? Мэри всегда на ковре у камина, а мы — никогда.
— Кругом марш, — скомандовал герцог. — Делай, что сказали, и не препирайся.
И, взяв субтильного бунтовщика за плечо, он подтолкнул того на насколько ярдов вперед.
— Если вернешься сюда, пока меня нет в комнате, отправишься спать немедленно, — сказал его светлость и, открыв боковую дверь, удалился.
Герцогиня Заморна была в своих покоях, прекрасных, как творение ювелира, но без огня, и потому при всем своем великолепии холодных и неприветливых. На туалетном столе горела единственная свеча; бледное пламя озаряло герцогиню, сидящую в кресле якобы за чтением. По крайней мере она держала в руках открытую книгу и смотрела на страницы, однако тонкий пальчик не часто их переворачивал. Платье на ней было изящное и царственное; волосы, разделенные на лбу и волнистыми кудрями ниспадающие от висков, мягко оттеняли гладкие скулы и тонкие правильные черты. В ее лице соединились надменность и печаль, однако прежде всего в глаза бросалось его безупречное совершенство. Кто сумел бы вообразить что-нибудь прекраснее? Кисть Делайла не смогла бы прибавить ей очарования, резец Шантри не нашел бы изъяна, который надо устранить.
Довольно громкий стук в дверь заставил ее светлость встрепенуться. Она отняла голову от точеной руки, на которую опиралась щекой, и словно задумалась на мгновение, прежде чем ответить. За дверью был явно не слуга: те стучат тише и деликатнее. А единственный человек помимо слуг, который имел право сюда войти, всегда пользовался своей привилегией сполна, заявляясь без стука. Покуда она колебалась, звук повторился, на сей раз еще громче и настойчивее.
— Войдите, — произнесла герцогиня высокомерным тоном, в котором слышался упрек дерзости непрошеного гостя.
Дверь отворилась.
— Надеюсь, что поступил правильно, — сказал герцог Заморна, делая шаг вперед и прикрывая ее за собой. — Мне бы не хотелось оскорблять ничьих представлений о деликатности, даже если они немного слишком строги.
— Вероятно, ваша светлость желает со мною поговорить, — ответила герцогиня, откладывая книгу и поднимая глаза с выражением безмятежного внимания.
— Да, только поговорить; клянусь честью, ничего более, в подтверждение чего переставлю стул к самой двери, дабы между мною и вашей светлостью оставалось добрых четыре ярда.
Соответственно он поставил стул спинкой к двери и уселся. Герцогиня опустила взор; видимо, в глаз ей попала соринка, потому что он заблестел влажнее.
— Боюсь, ваша светлость там замерзнет, — проговорила она, и легкая улыбка осветила лицо, по которому катилась непрошеная слеза.
— Замерзну? Да, сегодня лютый мороз, Мэри. Если мне позволено осведомиться, не соблаговолите ли вы объяснить, почему сидите здесь и читаете книгу проповедей, вместо того чтобы спуститься в гостиную и заняться детьми? Фредерик снова докучал деду, а маленькая Мэри весь вечер не дает ему покоя.
— Я спущусь, если вы желаете, — ответила герцогиня. — Однако у меня после обеда немного заболела голова; если бы я сидела в гостиной с невеселым видом, вы бы решили, что я дуюсь.
— Невеселый вид у вас уже недели две, и я к нему привык, так что, вероятно, ничего бы не заметил. Однако если вы объясните мне причину своего невеселья, я буду вам глубоко обязан.
Ее светлость молча взяла книгу и перелистнула страницу.
— Вы прочтете мне проповедь? — спросил его светлость.
Герцогиня отвернулась и смахнула со щеки слезинку.
— Ладно, — сказал Заморна, — я хотел бы и впредь держаться строжайших приличий, но если вы позволите, я придвинусь к вам на ярд-другой.
— Хорошо, — ответила герцогиня, не отнимая платка от глаз.
Его светлость взял стул.
— Наверное, если я приближусь еще на шаг, вы лишитесь чувств, — сказал он, останавливаясь на полпути между дверью и туалетным столом. Герцогиня, не поворачивая к нему головы, протянула руку. Поощряемый таким образом к смелости, его почтительное величество сдвигался мало-помалу, пока наконец не водрузил стул рядом с августейшей супругой. Кроме того, он завладел ее рукой и, улыбаясь своей особенной улыбкой, стал ждать продолжения.
— Вы последнее время не бывали в Букет-Хаусе, ведь так? — спросила ее светлость.
— Вроде нет, а что? Вы подозреваете меня в растущей дружбе с графиней?
— Нет-нет. Но, Адриан…
Пауза.
— Что, Мэри?
— Вы были в Букет-Хаусе несколько недель назад?
— Кажется, да, — ответил герцог и покраснел до ушей.
— И вы забыли меня, Адриан. Вы увидели кого-то, кто нравится вам больше.
— Кто вам сказал такую подлую ложь? — спросил его светлость. — Ричтон?
— Нет.
— Уорнер?
— Нет.
— Графиня или какой-нибудь другой осведомитель в юбке?
— Нет.
— Так кто?
— Я не могу вам сказать, Адриан, но это человек, которому я вынуждена доверять.
