Разумеется, мисс Каролина не забыла, что в мире есть такое чувство, как любовь. Разговоры на эту тему постоянно велись среди рафинированных месье и не менее рафинированных мадам в ее окружении. Не ускользнуло от внимания мисс Вернон и то, что она сама способна внушать эту возвышенную страсть. Каролина вскоре узнала, что очень привлекательна. Ей говорили, что ее глаза прекрасны, голос — чарующ, а фигура и кожа безупречны: говорили не обинуясь, без всякой таинственности. Комплименты эти льстили мисс Вернон и заставляли ее щеки вспыхивать от удовольствия; мало-помалу она уверилась, что превосходит красотой даже самых прославленных парижанок, и почувствовала свою силу, ощутила упоительную власть, заключенную в гарантии собственной неотразимости.
Обстоятельства рождения тоже придавали ей #233;clat.
[56]
Нортенгерленд был в парижском обществе кем-то вроде короля, и сторонники отца чествовали юную Каролину как принцессу. На французский манер ее именовали восходящей путеводной звездой их фракции. Дюпены, Баррасы и Бернадотты объявили мисс Вернон новой планетой на республиканском небосводе. Они понимали, каким украшением для темной революционной клики станет столь юная и умная особа, поэтому читатель не удивится, если я скажу, что мисс Вернон приняла их чествования, прониклась их идеями и всей душой отдалась политике фракции, называвшей ее отца вождем.
Ее парижская карьера вскоре обрела характер триумфа. После того как мисс Вернон раз или два с большим пылом засвидетельствовала любовь к республике и презрение к монархии, парижские jeunes gens
[57]
провозгласили ее своей королевой и богиней. Каролине недоставало опыта, чтобы раскусить свое новое окружение; впрочем, она догадывалась, что некоторые из сынов молодой Франции, обступавших ее диван на балах и набивавшихся в ее театральную ложу, — откровенные mauvais sujets.
[58]
Они и впрямь сильно отличались от вежливых, беспрестанно скалящихся мартышек — представителей старого режима. На лицах этих молодых людей лежала печать распутства — куда более грубого и откровенного, чем в любой другой столице цивилизованной Европы. Мисс Вернон — которая была довольно свободна в своих перемещениях, поскольку отец ее почти не ограничивал, слепо доверяя уж не знаю какому сдерживающему принципу в сердце или рассудке дочери, — так вот, мисс Вернон довольно часто оказывалась в обществе этих молодых людей на концертах и вечерних приемах. Еще она свела знакомство с неким господином, который испорченностью дал бы фору худшим из jeunes gens. Он, впрочем, был не француз, а соотечественник ее отца, друг его первой юности. Я говорю о Гекторе Монморанси, эсквайре.
Каролина впервые встретилась с мистером Монморанси на вечернем приеме в особняке сэра Джона Денара, где собралась вся клика Нортенгерленда. Как обычно, мисс Вернон была окружена самыми молодыми и красивыми мужчинами в зале и, как всегда, страстно витийствовала о политике своей партии; всякий раз, повернув голову, она замечала немолодого плотного господина с очень неприятным, язвительным выражением лица, который стоял, скрестив руки на груди, и смотрел на нее пристально. Каролина услышала, как он по-французски спрашивает сэра Джона Денара, «кто, черт возьми, cette jolie petite fille a cheveux noirs?»,
[59]
но ответных слов не разобрала — они были произнесены шепотом. Довольно скоро кто-то облокотился на спинку ее стула. Каролина подняла глаза и увидела склонившегося над нею мистера Монморанси.
— Моя юная госпожа! — сказал он. — Я долго смотрел на вас и гадал, что же в ваших чертах так напоминает мне о прошлом. Теперь, узнав ваше имя, я вижу причину. Насколько я понимаю, вы дочь Нортенгерленда и Луизы. Хм, вы делаете им честь! Я восхищен; в вас есть что-то от Августы. Полагаю, отец тоже вами горд. Вы на верном пути; вкруг вас роятся молодые люди. Найдете ли вы в себе силы на минутку покинуть их общество, опереться на мой локоть и немного пройтись по залу?
Мистер Монморанси подал руку в манере, принятой у западных джентльменов. Мисс Вернон встала; как ни странно, он ей понравился. В его бесцеремонной галантности было что-то подкупающее. Завладев мисс Вернон, досточтимый Гектор заговорил смело и доверительно. Он еще раз упомянул многочисленность ее поклонников, сделал два-три комплимента ее красоте, попытался оценить твердость ее нравственных принципов и, скоро убедившись, что она не француженка и не прожженная кокетка, посему его намеки не достигают цели, а двусмысленности остаются не поняты, сменил тему и начал задавать вопросы об ее образовании: где она воспитывалась и как преуспевала в мире.
Мисс Вернон была сама открытость. Она с удовольствием болтала про мать и учителей, про Ангрию и Хоксклиф, но и словом не упомянула опекуна. Мистер Монморанси спросил, знает ли она герцога Заморну. Каролина ответила, что да, немного. На это мистер Монморанси предположил, что герцог иногда ей пишет. Она сказала: «Нет, никогда». Мистер Монморанси выразил удивление. При этом он так пристально вглядывался в ее лицо, словно оно молитва Господня, записанная на кружке размером с шестипенсовик, однако же ничего особенного не увидел, кроме гладкой смуглой кожи и темных глаз, устремленных на ковер. Тогда мистер Монморанси невзначай обронил, что «герцог кое в чем ведет себя очень неблаговидно». Мисс Вернон спросила, в чем именно.
— По отношению к женщинам, — грубо бросил мистер Монморанси.
— Вот как? — только и сказала Каролина.
Она испытала такое сильное потрясение, что с минуту не понимала, где находится. Это было невероятно странное, совершенно новое ощущение: слышать, как беззастенчиво обсуждают характер ее опекуна. Слова, брошенные мистером Монморанси, и то, как небрежно они были произнесены, перевернули представления Каролины о мире. Она продолжала идти по залу, но на миг совершенно позабыла, что за люди вокруг и чем они заняты.
— Вы прежде этого не слышали? — спросил мистер Монморанси после продолжительной паузы, в течение которой без слов подпевал наигрывавшей на арфе даме.
— Нет.
— И не догадывались? Разве его светлость не выглядит дерзким хлыщом?
— Нет, совсем напротив.
— Вот как? Неужто он корчит из себя святошу?
— Он всегда очень серьезен и строг.
— Он вам нравится?
— Нет… да… нет… не очень.
— Странно. Нескольким юным дамам он нравился, даже слишком. Вы ведь видели мисс Лори, коли жили в Хоксклифе?
— Да.
— Она его любовница.
— Вот как? — повторила мисс Вернон после столь же долгого ошеломленного молчания.
— Герцогине это не слишком-то по душе, — продолжал Монморанси. — Вы ведь знаете, что она ваша единокровная сестра?
— Да.
— Впрочем, она понимала, чего ждать, когда выходила замуж, ибо в бытность свою маркизом Доуро его светлость числился первым из витропольских волокит.
