– Дам, – сказал он.
Теперь она была совсем другой. Она смеялась. Филип видел, что она просто обезумела от счастья. Она поднялась, встала подле него на колени, схватила его за руки.
– Ах, какой ты хороший! Таких людей, как ты, я никогда не видела! А потом ты не будешь на меня сердиться?
Он покачал головой, улыбаясь, но какая безысходная мука разрывала ему грудь!
– Можно я пойду к Гарри и все ему расскажу? И можно я ему скажу, что ты не против? Он ни за что не согласится, если ты не дашь ему слово, что для тебя это не играет никакой роли. Ах, ты и представить себе не можешь, как я его люблю! А потом я сделаю все, что ты захочешь. В понедельник я поеду с тобой в Париж или куда угодно!
Она поднялась и надела шляпу.
– Куда ты идешь?
– Я пойду спрошу его, поедет ли он со мной.
– Уже?
– Хочешь, чтобы я осталась? Хорошо, я могу остаться.
Она опять села, но у него вырвался сухой смешок.
– Да нет, зачем же, лучше тебе пойти сразу. Вот только я не хотел бы пока видеть Гриффитса: мне будет слишком тяжело. Скажи ему, что у меня нет к нему злобы и всякое такое, но пускай лучше не попадается мне на глаза.
– Скажу! – Она вскочила и стала натягивать перчатки. – Я передам тебе его ответ.
– Знаешь что, поужинай со мною сегодня.
– Хорошо.
Она подставила ему губы для поцелуя и когда он прижался губами к ее рту, обхватила руками его шею.
– Ты просто золото, Филип!
Часа через два она прислала ему записку, что у нее болит голова и она не сможет с ним поужинать. Филип был почти уверен, что так оно и случится. Он знал, что она ужинает с Гриффитсом. Его мучила ревность, но внезапная страсть, которая захватила этих двоих, представлялась ему каким-то наказанием Божьим, и он был перед ним бессилен. То, что они полюбили друг друга, казалось ему естественным. Он видел все преимущества Гриффитса и признавал, что на месте Милдред поступил бы так же, как поступила она. Больнее всего его поразило предательство Гриффитса: они ведь были такими близкими друзьями, и Гриффитс знал, как страстно он привязан к Милдред; он мог бы его пощадить.
Филип не видел Милдред до пятницы; он совсем извелся от тоски по ней, но, когда она пришла и он понял, что мысли ее целиком заняты Гриффитсом, а о нем она просто забыла, Филип вдруг ее возненавидел. Он сообразил наконец, почему они с Гриффитсом полюбили друг друга: Гриффитс был глуп, да, просто глуп! Филип знал это и раньше, но обманывал себя. Гриффитс – глупый и ничтожный человек; под его обаянием скрывался бессовестный эгоизм; чтобы потешить себя, он готов был пожертвовать кем угодно. А какой пустопорожней была жизнь, которую он вел: шатание по барам, попойки в мюзик-холлах, бегство от одной доступной возлюбленной к другой… Он никогда не читал книг, ему были понятны только скабрезность да пошлость; в голове у него не вмещалась ни одна серьезная мысль; наибольшей похвалой в его устах было слово «шикарно», он награждал им и мужчин и женщин. Шикарно! Неудивительно, что он нравился Милдред. Они стоили друг друга.
Филип разговаривал с Милдред о вещах, которые обоим им были неинтересны. Он знал, что ей хочется поговорить о Гриффитсе, но не дал ей этой возможности. Он и не вспомнил о том, что два дня назад она отказалась с ним ужинать, придумав пустую отговорку. Он держал себя с ней небрежно, желая показать ей, что вдруг к ней охладел; он проявил редкую изобретательность, выдумывая мелкие колкости, которые были так тонки и так изысканно жестоки, что она не могла возмутиться вслух. Наконец она поднялась.
– Мне, пожалуй, пора, – сказала она.
– Да, у тебя, верно, еще много дел, – ответил он.
Она протянула ему руку; он пожал ее и отворил дверь. Он знал, о чем ей надо с ним поговорить, и знал также, что его высокомерный, насмешливый тон внушает ей робость. Застенчивость Филипа часто помимо его воли делала его таким холодным и недоступным, что люди его боялись, и, поняв это, он научился при случае принимать неприступный вид.
– Ты не забыл своего обещания? – произнесла она наконец, когда он пропускал ее в дверь.
– Какого?
– Насчет денег.
– Сколько тебе?
Он произнес это ледяным тоном, который делал его слова еще более обидными. Милдред покраснела. Он чувствовал, как она ненавидит его в эту минуту, и удивлялся ее самообладанию, которое мешало ей наброситься на него с бранью. Ему хотелось, чтобы она помучилась.
– Ведь мне завтра надо платить за платье и за пансион! Но это все. Гарри не хочет ехать, поэтому те деньги нам не нужны.
Сердце Филипа больно защемило, и он выпустил дверную ручку. Дверь захлопнулась.
– Почему не хочет?
– Говорит, что мы не можем… не можем на твои деньги.
Дьявол обуял Филипа, дьявол мучительства, который постоянно жил, притаившись, в его душе, и, хотя все существо его восставало против того, чтобы Гриффитс и Милдред уехали, он не мог совладать с собою и стал через нее уговаривать Гриффитса.
– Не понимаю почему, раз я согласен.
– Да вот и я ему говорю то же самое.
– Казалось бы, если он в самом деле хочет ехать, его ничто не должно останавливать.
– Да нет, дело не в этом, ехать он хочет. Он поехал бы, не задумываясь, будь у него деньги.
– Раз он такой щепетильный, я одолжу деньги тебе.
– Я говорила ему, что, если его это смущает, ты дашь ему деньги взаймы, а мы вернем, как только сможем.
– Ты, небось, не привыкла ползать перед мужчиной на коленях, чтобы он съездил с тобой на денек за город?
– Да, со мной этого не бывало, – сказала она с бесстыдным смешком.
По спине Филипа прошла холодная дрожь.
– Ну и что же ты намерена делать?
– Ничего. Он завтра едет домой. Не может не ехать.
В этом Филип видел свое спасение: когда Гриффитса не будет между ними, он снова получит Милдред. У нее нет в Лондоне ни души, и она будет вынуждена проводить с ним время, а, когда они останутся вдвоем, уж он постарается, чтобы Милдред поскорей забыла о своем увлечении. Ему надо было промолчать, и тогда бы все обошлось. Но им владело болезненное желание сломить их нерешительность, ему хотелось знать, до какой подлости они дойдут по отношению к нему; если он будет и дальше их искушать, они уступят, и мысль о их низости наполняла его острым злорадством. И, хотя каждое слово, которое он произносил, стоило ему невыносимых мук, он испытывал какое-то чудовищное наслаждение.
– Получается, что ехать надо либо теперь, либо никогда.
– Вот и я ему говорю.
В ее голосе звучала такая страсть, что Филип был поражен. От волнения он принялся кусать ногти.
– А куда вы собирались поехать?
