— Не отнимут, — кисло согласился Лёва Аргаткин, — а мне квартира нужна. Верка третьего ждёт.
— Фиг ты её теперь получишь, — почти враждебным тоном сообщил Герман Орлов. — Или где-нибудь на Сахалине предложат, когда турнут под зад коленкой.
Под ногами скрипело стекло и крошилась штукатурка. Пули «тук-тук» бились о стены. На прилетающие издали гранаты оба не обращали внимания, потому что если уж она попадёт, то попадёт, не отвертишься, но опять же, это явление относилось к разряду редких, стало быть, можно было не особенно беспокоиться.
— Это точно, — покорно согласился Лёва Аргаткин, который больше смерти боялся быть уволенным в запас, потому что по-настоящему ещё и не служил. — Теперь мы все в большой жопе.
Армию и полицию за ненадобностью в очередной раз сокращали, и многие догадывались, что на гражданке делать нечего: кризис, массовая безработица, зависть по отношению к военным, которым при Трофимове платили большие деньги и бесплатно давали квартиры. Так что сводные летучие отряды спецназа — это лучшее, на что можно было рассчитывать в жизни. Вот и затыкали ими дыры то там, то здесь, и понятно было, что при таких условиях прорыв — это дело времени. А надеяться на силы ООН не приходилось по причине их лицемерия — только на себя да на русский авось.
— О! — обрадовался Герман Орлов. — Наконец слышу слово мужа. Разумеется, теперь уже всё равно. Дело сделано: армия, как всегда, отдувается. Затычка во все щели, ёпст! Ну почему так устроен мир, почему? Ёпст! Почему нам не везёт на царей?! Ёпст!
— Я не знаю… — жалобно признался Лёва Аргаткин, на которого воинственные речи Германа Орлова неизменно производили сильное впечатление.
— А я знаю, — оглянулся Герман Орлов, — потому что какой народ, такой и царь!
Казалось, что эта истина открылась Герману Орлову впервые, потому что он замер на бегу, словно в него попала пуля, и лицо у него сделалось просветлённым.
Лёва Аргаткин был с ним согласен на все сто, но только произнёс: «Ура тараканам!» — дабы лишний раз не сотрясать воздух, к тому же Герман Орлов был дюже здоров, и правда, как всегда, была на его стороне.
* * *
— Какие, к чёрту, десять тысяч?! — буйствовал майор Севостьянихин, «сидя на рации» в туалете. — Слышь, Игорь… — высунулся он, — говорят, что в общем прорвалось до десяти тысяч. А на нашем направлении конкретно — две или три! Ну не фига себе!!!
Хитрое и одновременно насмешливое лицо майора с длинным носом выражало всё то, о чём боялся думать Игорь Габелый. А думал он, что от судьбы, как от рока, не уйдёшь, даже если очень постараешься, даже если ты очень надеешься вернуться домой не в цинковом гробу, а с женой-красавицей, устроиться где-нибудь ночным сторожем — хоть на кладбище, хоть в морге, и зажить тихо и спокойно, чтобы тебя не трогали, чтобы тобой не командовали, чтобы о тебе забыли и считали, что ты умер, в конце концов, просто исчез с лица планеты. Только дотянуться до той пенсии вряд ли получится, потому что это верных четыре года, и ещё не факт, что ты её получишь, потому что новый президент затеял реформу армии и флота, и все «старички» вызывают у него маниакальное подозрение. Помнили они, какой была армия при Владимире Трофимове, и, стало быть, их надо выкорчевывать, как гнилые пни, выжигать калёным железом и гнать в три шеи, естественно, без всякого выходного пособия. И если бы не пресловутая «стена», Игоря Габелого действительно вышибли бы к чёртовой матери на гражданку. Так что на «стену» надо было молиться, а Мишке Спиридонову низко кланяться в ноги и целовать пятки за то, что он построил её и обеспечил армейский спецназ работой на сто лет вперёд.
Игорь давно заметил, что нос у майора Севостьянихина является отличительной конструкцией на его лице. Во-первых, он был чрезвычайно подвижный, а во-вторых, все крайние эмоции начинались именно с него. А эмоций, как всегда, было чрезвычайно много: в диапазоне от свирепости, когда он, то есть нос, раздувался чуть ли не в три раза, до нежности, когда он уплощался и походил на стилет. Но нежным, естественно, Игорь его видел крайне редко — в те моменты, когда Севостьянихин читал письма из дома. В данный момент он свесился от горести больше, чем обычно, и выглядел уныло, как колодезный журавль с пустым ведром. Должно быть, он вместе со своим хозяином думал, что в жизни всё горькое, кроме мёда, но даже и мёд тот тоже горький, как полынь, а, стало быть, радоваться особенно нечему, разве что спирту, плещущемуся во фляжке, который нос почему-то очень любил нюхать.
— Не может быть, — не поверил Игорь, одновременно слушая командира и следя за окнами, из которых он периодически стрелял, целясь между соснами, где за пеленой летящего наискось тополиного пуха, как черти, мелькали бородатые фигурки с чёрными повязками на головах. — Десять тысяч — это много!
Боевики поливали из подствольных гранатомётов, и гранаты в большинстве своём не долетали, а рвались где-то на нижних этажах.
Игорь Габелый был хорошим стрелком, с отличной реакцией и с шестым чувством, которое не раз спасало ему жизнь, поэтому и любил мощное оружие, на которое можно было положиться, как на самого себя: «попал и забыл».
Пули на шестой этаж залетали под острым углом и с визгом рикошетили куда попало. За стенкой тоже стреляли, и порой оттуда слышались радостные крики Драганова и Котлярова. Вначале боя всегда так весело, а потом возбуждение сменится усталостью и апатией, и ничего не хочется делать, кроме того, как спать, спать, спать и ещё раз спать.
— Одна надежда, что уйдут в Минводы, — цинично сказал Севостьянихин, — или в Будённовск, зачем им какой-то курорт? — нос его при этом задиристо приподнялся, почти как хобот у слона, но чувствовалось, что даже он не верит словам хозяина и настроен крайне скептически, как новобранец первые три месяца в армии.
— Поживём — увидим, — ответил Игорь Габелый, меняя рожок и набивая опустевший, благо патронов было валом, целый склад под боком, поэтому при умелой обороне можно было сражаться хоть до посинения.
После того как Пятигорск стал приграничным городом, отдыхающие ездили сюда крайне редко — только сумасшедшие, и городок под Машуком, который с таким восторгом описывал Лермонтов, превратился в призрак. Так что все гостиницы и здравницы были в полном распоряжении военных и полиции. Правда, не было отопления, номера были в плесени и вода подавалась по расписанию, но зато можно было поселиться в любых апартаментах, какие душа возжелает, — хоть в суперлюксе, хоть сразу в трёх суперлюксах. Людям, привыкшим к казарменной жизни, они казались шикарными. Вряд ли ещё год назад кто-то из них мог себе позволить такую роскошь, как отдохнуть на курорте, попить целебную водичку — по меркам мирного времени слишком дорогое удовольствие, тем более что содержание урезали втрое и выплачивали крайне нерегулярно, а о «боевых» и командировочных речь вообще не шла, вот и ополовинился спецназ без всяких боевых потерь. А если у тебя жена и детишки, конечно, ты будешь искать в жизни другие варианты, думал Игорь, пристегивая магазин и ни о чём хорошем больше не рассуждая, не было ничего хорошего, терпеть приходилось и ждать непонятно чего. Божену вот встретил, отдушину в жизни, пристанище, гавань, куда можно было прирулить при любом раскладе. А такое везение крайне редко. Во второй половине жизни ты это понимаешь лучше всего, думал он, вторая половина на то и дана, чтобы разобраться во всём досконально и в подробностях.
