– Есть охота… – ничуть не стесняясь, завел старую песню Язаки.
Натабура с презрением взглянул на него – неужели Язаки было все равно, отрежут ему голову или нет, лишь бы было набито брюхо.
– Будет вам и еда, – снисходительно успокоил Кобо-дайси. – Будет… Ха!.. Такая еда, что на всю жизнь запомните.
– А ты нас не пугай, – сказал Натабура. – Пуганые мы, – и наклонился вперед, – пу-га-ные…
– Дело хозяйское… – в свою очередь пожал плечами Кобо-дайси.
– Ну и отлично, – согласился Натабура, а Язаки предусмотрительно промолчал, рассчитывая, что дадут хоть хлеба.
Должно быть, накануне в деревне была успешная охота, потому что под деревом разделывали оленью тушу. Поплутав по кривым улочкам, Натабура с Язаки в сопровождении Кобо-дайси попали на площадь с большой трехъярусной пагодой в центре и кухнями на задворках, где пекли душистый хлеб. На площади была растянута шкура медведя, и женщины, среди которых Натабура с Язаки приметили несколько хорошеньких девушек ёми, скребли мездру. Голова медведя торчала на колу.
– На этот раз двое… – произнесла странную фразу одна из них.
– Кто знает, может быть, им повезет?.. – предположила вторая, зеленоглазая, не очень уверенно.
– Неужто жалеешь?
– А то… – вмешалась третья.
– Да ты погляди. Мальчишки совсем…
Однако в ее словах прозвучало нечто такое, что заставило сердце Натабуры биться сильнее. Раньше он этого чувства в себе не замечал.
– Высоконький… – жалостливо вздохнула четвертая, – продержался бы до следующей ночи…
– Да ну тебя!.. – прыснула первая. – Одно на уме!
– А чего?.. Наши-то все на одно рыло. А эти свеженькие… Когда еще выпадет счастье.
– Ха-ха-ха, счастье нашла!
– А вам-то что?!
– Нам-то ничего! Только не обожгись!
– Цыц, неуемные! – для острастки прикрикнул Кобо-дайси.
Язаки ничего не понял, но наконец-то испугался и забормотал:
– Не смотри, не смотри, пропадем…
Натабура тоже ничего не понял, но девушки ему понравились. Были они рыжеволосыми и белокожими – сплошь на одно лицо. Вовсе не красноглазыми, как пастухи. Таких девушек ему еще встречать не приходилось.
– Отвернись! Отвернись! – твердил Язаки. И наконец заразил своим страхом – Натабура лишился спокойствия воина, которое, должно быть, спасло их в лесу, и теперь сам боялся нарушить неписаные законы горного племени. «И кого они жалеют, – подумал он, – неужто нас?»
Шаман Байган – полуголый, морщинистый старик, с татуировкой на лице и руках, в кожаной шапочке с перевернутой розеткой оленьих рогов, которые закрывали ему лоб и виски, вышел из пагоды и крикнул женщинам:
– Бросайте работу! Займитесь делом!
Та зеленоглазая, которая понравилась Натабуре, поднялась, мелькая пятками, сбегала на кухню и зашла с ними в хижину, чтобы, стрельнув глазами, молча бросить на стол вяленую рыбину, пару кусков сушеного мяса и поставить кувшин с водой.
– Что от нас хотят? – спросил Натабура, улыбнувшись ей.
Пахло от нее умопомрачительно, и Натабура неожиданно для себя понял, что следит за каждым ее движением голодными глазами. Он вдруг почувствовал, что ей это нравится – плавиться под его горячим взглядом. «Ух ты!» – подумал он, не зная, что ему предпринять. Но руки почему-то спрятал за спину – подальше от греха.
Может быть, она и рада была ответить, но только игриво зыркнула, мотнула головой в сторону Кобо-дайси, стоящего в дверях, мол, говорить не могу, и выскочила наружу. А Кобо-дайси, закрывая дверь, многозначительно сказал:
– Посидите пока… – Непонятно было, то ли он приревновал, то ли исполнял чужую волю, которая не сулила ничего хорошего ни Натабуре, ни Язаки.
Внутри хижины было жарко и душно. Заходящее солнце косыми лучами, в которых плавали пылинки, пробивалось сквозь ветхую крышу. На лежаке у стены были заметны бурые пятна крови, а на балке прицепился клок черных волос. «Интересно, кто их оставил, – подумал Натабура, – ёми или такие же горемыки, как и мы?» Пахло травами и кислятиной. На Язаки напал нервный жор. Пока он, косясь на клок волос, с жадностью чистил рыбу, Натабура обследовал помещение. Это был склад, в котором хранились плохо выделанные козьи шкуры. На низких стропилах висели пучки цветов.
Расковыряв пару дырок в глиняных стенах, Натабура пришел к выводу, что ночью можно уйти задами: с тыльной стороны хижины тянулся забор, через прорехи которого в свете уходящего дня виднелся огород. Однако рыть подкоп было рановато: по тропинке сновали ёми всех возрастов, а также медвежьи тэнгу в сопровождении щенков. Один из них, с рыжей отметиной на груди, самым наглым образом цеплялся за «штаны» и, рыча, повисал, пока его не стряхивали на землю. Тогда он вспархивал, мелко трепеща крыльями, и снова бросался в атаку. При этом умудрялся разогнать всех других щенков, которые занимались примерно тем же самым.
«Не нравится мне все это, – кривился Натабура, подходя к столу как раз вовремя, потому что Язаки, освоившись, приканчивал рыбу и нацелился на мясо. – Не нравится. Не знаю почему, но не нравится». Сам он мог уйти очень тихо – с кусанаги сам черт не брат. «Или пробьюсь через деревню к реке, – решил он. – Нагло. Через крышу. Средь бела дня. Пусть возьмут! Пусть попробуют!» Он чувствовал, что тело стало вертким, сильным и, как прежде, слушается его. «Но Язаки… – думал он, – Язаки я бросить не могу. Не по-дружески это и подло. Из-за подлости все несчастья. Хотя вот тебе прощу заранее», – Язаки исподтишка спрятал в рукав кусок рыбины. Натабура сделал вид, что не заметил. Язаки горазд пожрать. Набить живот для него первое дело. Значит, надо ждать удобного случая, хотя, конечно, скорее следовало шевелиться в лесу, а не здесь. Но что-то ему подсказывало, что все было сделано правильно, хотя Мус молчал.
Позднее Натабура имел возможность убедиться, что выход из деревни только один и находится он совсем не там, где, казалось, должен быть, и что вряд ли он ушел бы даже с помощью кусанаги – загоняли бы в горах, утыкали бы стрелами. Ну день, два. От силы до дайкан – большого холода продержался бы. Выжидать, выжидать и притворяться. Не говорить громко и уверенно. Не демонстрировать ловкость. Пару раз оступиться. Губы не сжимать. В глаза не смотреть.
Жуя соленое мясо, Натабура вернулся к передней стене, чтобы поглядеть, что творится снаружи. Вокруг пагоды на противоположной стороне площади происходила странная суета – если дети ёми баловались, то с оглядкой на этот большой квадратный дом и, как ни странно, на хижину, где сидели они с Язаки; если кто-то из взрослых мелькал в переулках, то с радостным блеском в глазах. Несколько раз прошлась, словно нарочно, та худенькая зеленоглазая, которую он приметил. Что-то в ней было такое, что выделяло ее изо всех других молодых женщин. Нет, женщины нам не нужны. Не сейчас и не здесь. Ёми тащили какие-то ленточки, зажженные фонарики, цветы, еловые ветки – и все в пагоду. Тащили хлеб, мясо, воду и круги сыра. Туда же покатили здоровенную бочку то ли с пивом, то ли с вином. Пахнуло брагой. «Ерунда какая-то, – думал Натабура. – Почему все тихо радуются и, главное, оделись по-праздничному?»
