Две дамы, завладев моей душой,
Беседу о любви ведут согласно.
Данте
Часть I
Лючия
Глава 1
Напасти жизни
Во сне она всегда видела себя богатой…
Спала она, вернее, отсыпалась, днем, и сны были продолжением
ее ночей, проведенных в каком-нибудь казино у богатого синьора или в «Ридотто»,
самом знаменитом игорном доме Венеции. Ее жизнь была как одна сплошная греза о
том случайном и счастливом соединении богато одетых людей, заморских слуг и
драгоценностей, которое зовется роскошью.
Лючия высунула нос из груды мехов – не раздастся ли манящий
запах кофе, а еще лучше – горячего шоколада, самого модного напитка в этом
году. Ах, что может быть лучше, чем проснуться в теплой постели, в нагретой
жаровнями спальне, и долго, медленно вкушать чашку шоколада, смешивая сладкие
глотки с еще более сладкими мечтами…
Вот оживленное общество собралось в ее роскошной спальне.
Вся обстановка новехонькая, в стиле Louis XV. Лючия полулежит на кружевной
постели. Дезбилье ее состоит из спального платья, вышитого серебром и убранного
розовыми лентами, на голове чепчик из очень тонких кружев. Ах, нет, лучше пусть
она будет уже причесана, и ее тугие, рыжевато-золотистые локоны сплошь перевиты
жемчужными, рубиновыми, бриллиантовыми нитями. На шее – черная бархотка,
точь-в-точь как у madame Помпадур. Вокруг ее ложа – сavalieri sirvente
[1] –
венецианские копии французских маркизов. Вот пришел торговец драгоценностями,
принесли новое зеркало, явился портной с модной материей. Потом один из ее
чичисбеев [2] прибежал сказать, что новая гондола ждет внизу…
Забывшись, она слишком резко откинула мех и тотчас
задрожала.
Холодный ветер от лагуны коснулся ее лица. В окне было
разбито одно стекло, а промасленная бумага, старательно расписанная золотой
краскою под вид затейливого переплета, могла обмануть невзыскательный взор, но
уж никак не январскую стужу!
Да, среди привычных напастей жизни были две особенные
неприятности: холод и безденежье. Их Лючия не терпела более всего на свете, но
не одна, так другая, а чаще всего – обе враз преследовали ее непрестанно.
Холодно, сыро, и все ее наряды, поутру небрежно сброшенные у
постели, так и валяются неприбранными. Похоже, никто из слуг даже не вошел за
весь день в ее комнату!
Никто из слуг… хорошо сказано! Каково звучит, а? Но точнее
будет выразиться: Маттео, их единственный слуга, лоботряс, не сыскал за весь
день ни минуты, чтобы зайти к госпоже. Не иначе, отец опять его заслал бог
весть куда с каким-нибудь несусветным поручением: ведь когда князь Анджольери
вез на рассвете Лючию из «Ридотто», дом был темен и пуст, как могила.
Анджольери! Лоренцо Анджольери! В жизни своей не встречала
Лючия человека, менее похожего на ангела
[3]
. Было в его лице что-то если уж не
дьявольское, то наверняка волчье: эти глубоко посаженные глаза, хищный нос,
крупные острые уши. Красавцем не назовешь, но какое страстное, притягательное
лицо… даже если забыть о том, что для Лючии было куда притягательнее внешности:
несметные богатства Анджольери. Его недавно купленное и отремонтированное
палаццо ярко светилось по ночам над тусклым зеркалом Canal Grande
[4] всеми
своими восемьюдесятью окнами, и, когда Лоренцо задавал балы, сотни гондол с
факелами и разноцветными фонарями подъезжали сюда и отплывали, высаживая
веселых гостей…
От этого чудесного воспоминания сумрак вокруг Лючии
показался еще мрачнее. Не переставая кутаться в мех, она сползла с постели и,
хвала Мадонне, не промахнулась, попав с первого раза в туфельки, а не на
ледяной пол. Нашарила на столе подсвечник и ощупью побрела в залу – искать, от
чего можно зажечь свечу.
Где-то вдали играла музыка, толпа журчала, точно река по
каменным плитам. В окна было видно, как храм Святого Марка мерцал разноцветными
отблесками, а над его причудливыми куполами сгущалась яркая вечерняя синева.
– Ох, ну и заспалась же я! – пробормотала, зевая, Лючия. –
Надо поспешить. Пока соберусь… князь обещал заехать не позднее полуночи.
Ей стало знобко даже под мехом при воспоминании, как смотрел
на нее Лоренцо, прощаясь: Лючия уже стояла на ступеньках террасы, а он – в
гондоле, так что лица их были на одном уровне, и казалось, достаточно малейшего
колебания волны, чтобы губы их соприкоснулись. И он прошептал – Лючия ощутила
его жаркое дыхание:
– O bella donna
[5], вы приобрели сегодня дурное знакомство!
Я распутник по профессии!
За этими многообещающими словами, увы, ничего не
последовало, и Лючия после неловкой паузы ушла в дом, усмехаясь про себя: о том
же самом она могла бы и сама предупредить Лоренцо, только слово «распутник»
следовало бы употребить в женском роде. Право же, Анджольери слишком мало еще
прожил в Венеции, чтобы вести о похождениях несравненной Лючии Фессалоне в
полной мере дошли до его ушей, а впрочем… впрочем, если она правильно прочла в
его жгучих очах, он будет только счастлив узнать, что она дает куда больше, чем
обещает, – хотя и обещает безмерно!
О господи, но где же отец? Где Маттео? Есть хоть кто-нибудь
в этом темном доме?.. И тотчас послышался легкий шорох шагов по мраморным
плитам. Лючия узнала торопливую, чуть заплетающуюся походку Маттео и с облегчением
вздохнула. Сейчас он зажжет свет, подаст вина, принесет жаровню, согреет воду
для ванны, сбегает в лавочку – у нее кончилась розовая пудра, а нынче ночью она
хотела быть перед Лоренцо непременно в розовом, ну и волосы, разумеется, должны
быть напудрены розовой пудрой. Розовое и золотое – она будет похожа на дивное
лакомство, которое Лоренцо захочет, непременно захочет отведать. Но ему и не
снилось, сколько будет стоить каждый глоточек, каждый кусочек… Пудра, да. И
новые розовые шелковые туфельки – такие есть только в лавочке на Пьяццете, уж
придется Маттео расстараться и сбегать туда. Но сначала – свет, а то Лючии
как-то не по себе сегодня, беспрестанно знобит. И до чего тоскливо в этой
темнотище!..
Однако появление Маттео с трехсвечником в руке не развеяло
ее дурного настроения, ибо стоило ей взглянуть на лицо верного слуги,
испещренное тенями смятения, как стало ясно – случилось нечто ужасное.
