Подавив ехидную ухмылку, Лючия потупилась, сложила руки на
коленях и, нервно теребя кайму шали, пробормотала:
– Простите, сударь. Я была так неучтива, перебивала вас лишь
из своего женского любопытства. Все это меня заинтересовало до крайности. Так
необычно, так волну-у-юще!..
Намеренно растянув последнее слово, она дрогнула ресницами –
густые тени задрожали на бледных щеках, потом медленно, рассчитанно медленно
подняла виноватые и враз томные глаза на Шишмарева – и несколько мгновений
глядела на него этим взором, в коем робости становилось все меньше, а томности
– все больше, почти физически ощущая, как он затрепетал. Еще бы ему не
затрепетать. Подумаешь, какой-то захудалый Шишмарев! Да от ее взгляда сам
Лоренцо Анджольери вибрировал, словно туго натянутая струна…
Лоренцо, дьявол! При воспоминании о нем призывный свет в
глазах Лючии погас, осталась лишь робость, и Шишмарев с видимым облегчением
вздохнул, словно вырвался из некоего плена, принимая прежний уверенный вид:
– Коли так, сударыня, слушайте. Едет княжна Александра
налегке, ибо весь ее гардероб в Москву отправлен загодя, – назидательно
проговорил он, и Лючия едва удержалась, чтобы не фыркнуть: «Много ты знаешь о
женском уме! Да ведь это и без вопросов ясно любой женщине: если на бал едут
налегке, стало быть, наряды либо отправлены загодя, либо прибудут позже!«
– Смею вас заверить… да что! поклясться готов, что план мой
продуман до тонкости и никаких нестыковок быть не может. Разве что помешает
какая-нибудь непредвиденность, но от них никто не может уберечься. Тут уж
придется сообразоваться с обстоятельствами, и посему я особенно счастлив, что
моей партнершей в игре будет столь предприимчивая и хваткая особа.
– Один вопрос! – не выдержав, Лючия умоляюще сложила руки. –
Только один!
– Ну? – недовольно буркнул Шишмарев.
– Мы с вами знакомы лишь с позавчерашнего дня, а ваш
замысел, судя по всему, обдуман весьма тщательно и задолго до этого. Что
произошло бы, когда б вы не встретили меня?
– Ну, что, – неохотно проворчал Шишмарев. – Князь Андрей…
– Андрей? – вскинула брови Лючия.
– Извольский, князь Андрей Извольский принужден был бы
исполнить условие пари и похитить княжну Александру.
– Принужден? – с запинкою повторила Лючия. – Per amor di
Dio! [22]
Так значит, он женится на ней не по любви?
– По любви?! – с непередаваемым пренебрежением воскликнул
Шишмарев. – Кто здесь говорит о любви?! Да эти двое друг друга терпеть не
могут!
***
Ах, какая долгая, бесконечно-долгая выдалась нынче ночь!
Сначала этот безумный разговор с Шишмаревым, который так и закончился ничем;
потом бессонница подступила, и Лючия чуть не до свету сидела под окошком, глядя
в непроглядную тьму, столь же необозримую, как все белое, заснеженное
пространство России. О Мадонна, эта страна что-то притупила в Лючии, словно бы
поуспокоила ее пылкую натуру, до того, что некоторые из ее пленительных свойств
здесь как бы оледенели. Вот ведь не кинулась она очертя голову в авантюру,
предложенную Шишмаревым, а испросила времени подумать до утра. На самом деле
она, разумеется, не намерена была играть в эту нечистую игру с собственной
сестрою, но показалось неучтивым без убедительного объяснения отвергнуть
просьбу человека, коему она дважды обязана. Кроме того, быстрый ум Лючии уже
невольно занялся этим «маскарадом», которому, само собой, не суждено сбыться.
Ведь сейчас в Венеции маскарад… а Лючия устроила бы его продолжение здесь, в
России. Она не сомневалась, что сумела бы отлично изобразить княжну Александру,
поскольку была прирожденная актриса. И что бы там ни молотил языком Шишмарев
насчет десятилетней разницы, дело всего лишь в пудре, румянах и напомаженных
губах. Разумеется, грим немножко старит, но Лючия, ночная бабочка, к нему так
привыкла, что и в дороге не переставала подкрашиваться. Но если все это смыть,
откроется то же свежее восемнадцатилетнее личико, каким, надо полагать,
обладает и княжна Александра. Ее сестра… Наверное, она, выросшая среди этих
просторов, такая же сонная, малоподвижная, ко всему на свете равнодушная, как и
вся ее страна. Да и князь Андрей, очевидно, таков! Лючия их не винила: такая
стынь вокруг – тут не до пылкости чувств! Вообще, наверное, русские занимаются
любовью только летом – как медведи, пробудившиеся от спячки! Эта мысль до того
позабавила Лючию, что она громко фыркнула, и, словно в ответ, за перегородкой
раздались шаги Шишмарева.
Вишь-ка, тоже не спит, мечется из угла в угол. Вот
свидетельство того, сколь ошибочна посылка Лючии о сонном русском темпераменте:
уж Шишмарева-то вялым, бездеятельным никак не назовешь! Он испытывает к князю
Андрею ненависть просто-таки вулканической силы, ежели измыслил и тщательно
приуготовил против него такую каверзу. Не просто женить на нелюбимой, вдобавок
нанеся урон ее чести, – женить на приблудной авантюристке, которая оставит
князя вскорости в самом позорном положении, сделав предметом насмешек.
Единственное благо, которое может произойти в случае согласия Лючии, это то,
что княжна Александра постепенно восстановит свою репутацию и не утратит
девственности. Однако для Лючии, которая рассталась с сим сокровищем во времена
незапамятные с помощью какого-то баркайоло, благо сие было сомнительным. Но для
этих оледенелых русских, пожалуй, невинность девицы должна иметь значение…
Шишмарев за стенкой громко топнул об пол. Небось изнемогает
от беспокойства, что его план сорвется. Да, для него это много значит, не
просто самолюбие потешить! Если Шишмарев, конечно, не соврал, то в случае удачи
он сделается истинным набобом
[23],
а при провале не только впадет в настоящую
нищету, но и может угодить в долговую яму, перенеся вдобавок позорную публичную
порку, которую русские называют торговой казнью. Тетушка его, финансовый гений
опасного предприятия, конечно, ни за чем не постоит, чтобы покарать
ослушавшегося племянника. Ведь она уверена в своей полной, почти царственной
безнаказанности!
Лючия хихикнула, вспомнив, как вчера Шишмарев обрисовывал ей
теткин норов. Старуха презирала его какого-то там дальнего, чуть ли не в
восьмом колене, предка, который, совершив мезальянс, утратил приставку к
фамилии и звался теперь просто Шишмарев, а не Шишмарев-Лихачев. Помешанная на
родовитости, эта княгиня теперь презирала и всех потомков того бедолаги,
всячески их унижала и даже кликала презрительными именами.
