Ей и не снилось, что можно всецело, душой, телом и
помыслами, отдаваться мужчине, как она отдавалась князю Андрею, так
самозабвенно принадлежать ему… И он тогда принадлежал ей всем существом своим,
она знала, сердцем чуяла это! И вот его страсть минула. Почему? Чего он
устыдился, чем был оскорблен, испуган, озадачен? Лючия терялась в догадках.
Князь Андрей ведь не может знать о замыслах Шишмарева, он женился на всю жизнь,
сейчас у них с Александрою должен быть медовый месяц, а он… Или чует какой-то
подвох, необъяснимый, но тревожный? Или пробудились запоздалые угрызения
совести, сожаления о содеянном? Рад бы теперь вернуть все назад, да не вернешь!
Нет. Он, конечно, был счастлив в ее объятиях, да Улька
воспользовалась минутной отчужденностью, оплела своими сетями… Конечно, это
она! Ведьма!
Лючия, даже не видя, ощущала всюду ее присутствие, ее
неотступный взгляд. Ульяна смотрела так испытующе, словно в душу Лючии
надеялась заглянуть… в душу Александре, точнее сказать. Чего она там искала?
Лючия извелась, пытаясь дознаться. Эти взгляды любовницы мужа и его холодность
делали ее жизнь в Извольском просто-таки невыносимой. Вдобавок она ничем не
была занята и порою отчаянно скучала. Только от скуки она и затесалась как-то
раз в историю, которая положила конец ее последним надеждам на счастье в этом
доме.
Как-то раз, когда Лючия уныло бродила из комнаты в комнату,
ища хоть какого-то занятия и с ревнивой завистью поглядывая на античный сюжет
«Юпитер и Семела», где черты Семелы были явно списаны с Ульянина точеного лица,
среди лакеев, стоявших недвижными рядами у стен, вдруг произошло некое
замешательство и движение, а потом, откуда ни возьмись, словно бы из самой
стены, вывалился человек весьма почтенного вида, с окладистой седой бородою, и
бросился в ножки Лючии с воплем:
– Не вели, барыня, казнить – дозволь слово молвить!
Эта перенятая у татарских завоевателей привычка русских чуть
что брякаться на колени немало смущала Лючию. Она знала только
коленопреклонение при объяснениях в любви и до сих пор смущалась, вспоминая,
как отшатнулась от какого-то мужика, бухнувшегося ей в ноги в присутствии князя
Андрея, возомнив, что сейчас непременно произойдет дуэль между ее мужем – и
каким-то безрассудным поклонником. С тех пор она несколько привыкла к русским
обычаям, а все равно – вид челобитчика смутил ее отчаянно!
– Сударь, встаньте! – воскликнула она в замешательстве, и
это было хорошее начало: лакеи едва в обморок не попадали – все, разом.
– Встань, тебе говорят! – в ужасе от своей обмолвки
закричала Лючия – и в который раз убедилась, что угрозу, а не ласку русский
человек понимает лучше всего.
Мужик разогнулся, но с колен все же не вставал. Махнув
рукой, Лючия сказала устало:
– Говори, чего надобно.
– Барыня, – простонал мужик, – умолите князюшку за ради
Христа, за ради боженьки, – он едва сдерживал рыдания, – умолите его меня на
конюшне выдрать!
Лючия тупо моргнула, потом, решив, что ослышалась,
оборотилась к зрителям. Однако лица лакеев были серьезны.
– Да ты в уме? – осторожно спросила она. – Как же это можно?
– Розгами, барыня! – заломил руки мужик. – Вымоченными! Сам
срежу, сам вымочу! А не то – батогами! Да я и кнут стерплю со свинчаткою!
Умолите князюшку!
Челобитчик снова сделал явное движение удариться лбом об
пол, однако Лючия так грозно сдвинула брови, что он не осмелился и только
пополз к ней на коленях.
Лючия отпрянула. Снова оглянулась. Лица лакеев вполне
серьезны и озабочены. Нет, никто над ней не смеется, это не шутка, нарочно
перед нею разыгранная. Вон у одного из лакеев, того самого молодого мужика,
который был тогда на берегу с Петрушкою, даже слезы на глазах блеснули.
И тут Лючию осенило – конечно, конечно, она права: это
сумасшедший! Русские любят юродивых – наверное, это местный дурачок. Ей сразу
стало легче.
– Встань, голубчик, – сказала она ласково. – Конечно,
конечно, я скажу князю, он тебя и розгами выдерет, и батогами, и кнутом со
свинчаткою. А ты пока ступай, ступай с богом. Поспи да успокойся, от души и
отойдет.
Это у нее здорово получилось, нельзя не признать. Со всеми
русскими интонациями и ужимками, придраться не к чему! И Лючия, в восторге от
того, как удачно сыграла роль доброй русской барыни, была немало обескуражена,
когда мужик снова бахнул головою об пол и залился горючими слезами. Оторопь ее
еще усилилась, когда один из лакеев, тот самый, знакомый, повалился рядом с
мужиком! Он, правда, зашиб свой лоб только единожды, после чего пламенно
воззвал:
– Сударыня-княгиня, дозвольте слово молвить, за ради Христа,
за ради боженьки!
«И этот туда же! Они что, другой мольбы не знают?!»
– Валяй! – устало махнула рукой Лючия – и похолодела,
сообразив, что слово какое-то не то. Но, очевидно, ее обмолвка была принята за
«дозволяю», потому что молодой лакей дрожащим голосом проговорил:
– Государыня-княгиня, будьте родимой матерью, умолите князя,
не отдайте старика на позор! Это отец мой…
Лючия устало прикрыла глаза, отказываясь что-то понять. С
этими русскими недолго и спятить! Просить избить отца! Нет, но надо же все-таки
разобраться, чего им всем надо. Они хотят, чтобы Лючия была им всем матерью –
значит, нужно разговаривать с ними терпеливо, как с детьми.
Она снова поглядела на лакея:
– Скажи, друг мой, свое имя.
– Северьяном кличут, – ответствовал тот.
– Скажи, друг мой Северьян, от чего отец твой заступничества
просит?
– Да разве вы не слыхали, барыня? От княжеской воли!
Лючия стиснула зубы, и следующие слова вышли неразборчиво:
– Ежели хочешь чего-то добиться, не мели языком попусту, а
отвечай толком: в чем дело?!
Изумление надолго застыло на лице Северьяна: верно, ему было
диковинно, что молодая княгиня знать не знает о том, что творится в имении.
Лючия едва сдержала крепкое итальянское ругательство. И Северьян, очевидно,
поняв по ее лицу, что далее солому жевать опасно, наконец-то заговорил:
– Батюшка мой – староста. Оброк собрать-то собрал, да… –
Северьян жгуче покраснел от стыда: – Потратил, вишь ты! Думал, отдаст втихаря
потом, а от барина нашего ничего не укроется! Углядел вину и виновника недолго
искал. Определил наказание… Да лучше бы и впрямь выдрал старика прилюдно, лучше
бы к оброку еще штрафу добавил, только бы не терпеть такого бесчестья! – горячо
выкрикнул Северьян.
