Казалось, ее тайный брак с князем Андреем был именно тем
событием, коего давно и с нетерпением ожидали все присутствующие, а потому даже
те многочисленные юноши, коих сердца, по словам графа Лямина, были этим браком
разбиты, горячо желали ей счастья и клялись, что непременно покончили бы с
собой или пристрелили счастливого соперника, когда б им не оказался такой
достойный и прекрасный человек, как князь Извольский. И вдруг странное, внезапное
чувство легонько куснуло Лючию в самое сердце. Это была досада… зависть к
сестре, которую она смахнула с шахматной доски своей жизни, будто
незначительную пешку, а она, оказывается, была здесь королевой… И права Ульяна:
Извольский все равно женился бы на Александре! Даже и без большой любви, но
нашел бы с нею чаемое всеми счастье, жил бы спокойно, ровно, без неприятных,
потрясающих сюрпризов, вроде тех, которые ему постоянно преподносит
Александра-двойник, поддельная Александра, Александра-кукла… Лючия!
Блаженного возбуждения как ни бывало. Вышколенная Фессалоне,
она продолжала смеяться и болтать, однако сердце падало при виде того, как
приближался ее муж. Лючии стало трудно дышать… но не от страха. Он принадлежал
другой, он думал, что женился на другой, Лючия для него – только призрак
настоящей Александры…
Она едва не всхлипнула, так он был красив! Синий шелковый
камзол был в точности такого оттенка, как его необыкновенные, холодноватые
глаза. Эти черты, эти губы… у Лючии руки озябли, и она стиснула их нервным
жестом. Рокот толпы вдруг отхлынул, словно штиль внезапно воцарился на море.
Ничего не существовало – только этот человек, который медленно приближался к
ней.
Что это? Было с ней такое когда-нибудь? Какое название дать
этому томительному, всепоглощающему чувству? Долго-долго смотришь – и не
рассуждаешь, не понимаешь ничего, чувствуешь только, что какие-то блаженные
волны затопляют душу, что жизнь кажется бесконечно-прекрасной, – и все это при
взгляде на человека, который идет к ней… на своего мужа!
Лючия вонзила ногти в ладони, пытаясь прийти в себя. Он ее
муж! Он принадлежит ей отныне и вовеки, аминь, меж ними в том дана нерушимая
клятва, к счастью нет никаких препятствий, кроме одного… ну уж надо постараться
смести и это последнее!
Ничто так не взбадривало Лючию, как предощущение опасности,
а поэтому она встрепенулась – и встретила князя блеском глаз, и светом улыбки,
и не замедлилась с ответом, когда он воскликнул, старательно маскируя тревогой
раздражение от того, что умысел его провалился:
– Вы все же явились здесь! Боже, как это неосторожно! Едва
не погибнув…
– Погибают люди только от трусости, – усмехнулась Лючия. – А
мне бояться нечего!
И, как в Фотиньином трактире, она залилась смехом – тем
чарующим смехом, который способен был заставить встрепенуться самое холодное
сердце! Но этот смех был передовым отрядом ее обороны, ибо если там, в
трактире, к Лючии приближалась Судьба в виде князя, то сейчас она приняла
уродливое обличье Евстигнея Шишмарева.
Ну, наконец-то пришел черед сделать то, ради чего Лючия
вернулась.
Глава 16
Аллеманд Людовика XIV
[39]Стюха был, несомненно, доволен появлением княгини
Извольской, да что – он был неприкрыто счастлив: наконец-то прибыла его
сообщница и задуманная месть свершится! Шишмарева даже передергивало от
нетерпения, и Лючия вообразила, что он прямо тут же обрушится на князя со
своими разоблачениями, однако граф Лямин, человек опытный, вероятно, что-то
почуял своим светским нюхом – и дал знак на галерею свесившемуся оттуда
дирижеру, который высматривал каждое движение своего господина.
Грянула музыка. На сей раз, однако, это не был слаженный,
торжественный хор рогов – по залу раскатились, звеня и словно бы подпрыгивая,
звуки аллеманда, и всем, кто их слышал, захотелось немедленно слиться с этой
музыкой.
И тут первый раз мелькнуло у Лючии подозрение, что граф
Лямин был наслышан об интриге и сейчас предпринял все, что в его силах, дабы
избежать скандала. Нет, конечно же, он не был посвящен в подробности позорной
авантюры, однако оказался слишком искушен, чтобы не заметить напряженности в
позе дамы, отвращения на лице князя, мстительных искр во взгляде Шишмарева… а
потому немедленно перестроил ситуацию, бросив всех троих – и себя в придачу! –
в круговорот аllemande a la Louis XIV. От традиционного аллеманда, пришедшего
во Францию через Эльзас из Германии и характерного приличной вежливостью
(обычно звучала музыка Баха и Генделя), французский аллеманд отличался большей
скоростью в смене па, большим разнообразием грациозных и красивых жестов, а главное,
тем, что его танцевали втроем: одна дама и два кавалера. Рассказывали, что при
дворе страстного Короля-Солнце один кавалер (король) танцевал с двумя дамами,
но возможно, это были всего лишь разговоры. А здесь, на балу, чреватая
опасностью картинка теперь выглядела так: к молодой княгине Извольской спешат
три кавалера наперебой. Хоть они с князем Андреем и были молодоженами, однако
дурным тоном почиталось в обществе танцевать с супругом вместе, а поэтому Лючия
подала руки графу Лямину и Шишмареву и вошла с ними в ровную линию танцующих.
Фигура графа была первая, и пока они с Лючией сходились и
расходились под прелестную музыку Люл-ли, он, верно, заметил, как взволнованно
оглядывается она на мужа, который танцевал с весьма красивой, хоть и чрезмерно
дородной, на взгляд Лючии, брюнеткою, и сказал с отеческой ласковой улыбкою:
– Не тревожьтесь, дитя мое. Ваш супруг подчинен приличиям, а
дай ему волю, он вручил бы только вам заветное яблоко с надписью –
«Прекраснейшей».
– Вы так думаете? – благодарно улыбнулась Лючия.
– А вы – нет? – изумился граф, и Лючия прикусила язык: да
разве может новобрачная высказывать сомнения в своем супруге, особенно если их
женитьба была столь блистательно-романтической, как у Извольского с княжной
Александрой? Вот именно – с Александрой! Не забывай, кто ты теперь!
Она очень просто вернула мысли графа в нужное направление,
улыбнувшись ему одной из тех многообещающих улыбок, которые итальянки раздают
без стеснения, считая их чем-то вроде корсета и тесной обуви, то есть
обязательными для приличной женщины. Граф Лямин даже засмеялся от удовольствия:
– Ах, как изменил вас брак, милая моя Сашенька! Вы были
прелестным, маленьким, нераспустившимся шиповничком – теперь вы обратились в
дивную розу, спрыснутую утренней росою. Право, если бы я не знал вас с самого
детства, то теперь поручился бы, что вижу совсем иное существо, волшебным
образом принявшее знакомый мне облик.
