На миг ревность осенила сердце Александры… но это был только
миг, а потом она даже удивилась облегчению, которое испытала. О, вот было бы
здорово, случись такое на самом деле! Александре было немножко стыдно, что она
с такой охотой отрекается от человека, который хотел на ней романтически
жениться, но ведь он делал это не по любви, а ради Ульяны и ее сына, потому что
был милостив к подвластным! Князь Андрей был красивый мужчина, жил на широкую
ногу, образован – в разговоре его слышались остроты бойкого француза, в манерах
проскальзывала английская сдержанная изысканность… Он всем нравился:
добродушный, беспечный, с живым, игривым умом, в совершенстве владеющий
искусством приятно проводить время. Женщины его обожали, хотя перебирал он их
беспрестанно. Александра знала, что он не может равнодушно смотреть ни на
доброго коня, ни на хорошенькую женщину. Вряд ли женитьба что-то изменит. И
Александра тосковала, ибо знала: с этим человеком ей не суждено испытать вечное
опьянение сердца, для нее князь Андрей, с его карточными проигрышами или
выигрышами, охотой на зайцев или женщин, с его благородным стремлением быть
отцом своим крестьянам, все равно останется другом детства, мальчишкой, на
которого она всю жизнь будет смотреть снисходительно… а разве это основа для
счастливого брака? В глубине души она мечтала о герое, которого будет трепетать
– и обожать, а потому с легким сердцем пожелала князю Андрею счастья со своей
«сестрой» и была настолько взбодрена своими фантазиями, что наконец-то смогла с
интересом поглядеть на сцену, где разыгрывалась трагедия, оказавшаяся
забавнейшей историей.
***
На сцене попеременно появлялись два отца, исполненных
ненависти друг к другу, а также сыновья и дочери этих семейств, вопреки родовой
вражде страстно влюбленные. Более того, одна пара даже успела тайно
обвенчаться. Вокруг молодых людей разыгрывались дикие, свирепые страсти… однако
сначала Александре показалось, что зрители не больно-то заняты содержанием. Да
и на что оно итальянцам?! Для них опера – калейдоскоп звуков. Зрители
наслаждаются их разнообразными сочетаниями и не обращают никакого внимания на
дела, к которым эти звуки прилагаются. Однако труппа Сакки была более
драматическая, чем оперная, и певческому мастерству явно недоставало той
внутренней силы, которая только и может довести до совершенства подобный
спектакль. Лишь две актрисы прилагали усилия – не для того, чтобы хорошо
играть, но хотя бы повыгоднее подать себя и понравиться публике. У обеих была
хорошая внешность, приятные голоса, и вообще они оказались изящными, веселыми,
бойкими созданиями. У мужчин во время пения пропадало всякое желание внушить
что-то публике, да и голоса их были никак не блестящие.
Балет, убогая выдумка, в целом был освистан (свободная манера
зрителей выражать свои чувства частенько казалась Александре интереснее того,
что происходило на сцене!), хотя нескольким отличным прыгунам и прыгуньям
порядком аплодировали – возможно, потому, что они считали своим долгом
знакомить зрителей с каждой красивой частью своего тела.
Впрочем, эта самая внутренняя сила в избытке появлялась в
особенно напряженных, кульминационных сценах, исполнявшихся речитативом.
Зрители воодушевлялись, и многие из них явно начинали воспринимать театральное
представление как действительную жизнь. Когда один из тиранов-отцов протянул
меч сыну и потребовал, чтобы тот заколол им собственную жену, стоявшую рядом,
публика принялась громко выражать свое неудовольствие. Еще немножко – и
спектакль был бы сорван: публика требовала, чтобы старик взял свой меч обратно,
что, разумеется, провалило бы все действие.
Наконец злополучный сын решился на крайнюю меру: он вышел на
просцениум и смиренно и велеречиво попросил сидящих в зале еще хоть на минутку
набраться терпения: дальше, мол, все пойдет, как им того хочется. Сами уговоры
и словесные реверансы «почтеннейшей публике» заняли, однако, раз в пять больше
времени, чем минутка, однако вышеназванная публика выслушала все на редкость
благосклонно, к неудовольствию Александры, которой уже не терпелось узнать, что
будет дальше со злодеем отцом, непокорным сыном и несчастною женою оного.
Сын вновь принял перед своим мучителем позу крайнего
отчаяния, и тут…
Тут вдруг дверь ложи распахнулась, послышался сдавленный, но
при том яростный женский крик:
– Larga! Rapitonatora! Bandita!
[42] – и чьи-то руки с силой
вцепились в плечи Александры, опрокинули ее вместе с креслом и вытащили в
коридор – опять же вместе с креслом, за которое Александра зацепилась бахромой
платья.
Глава 18
«Браво, мертвецы!»
В первые мгновения она была так ошеломлена болью и грохотом,
который они вдвоем с креслом учинили, что даже и не думала защищаться:
влачилась себе по полу, подобно безвольной тряпичной кукле, вытаращенными
глазами уставясь на Лоренцо, который казался олицетворением статуи Оторопелости,
но вдруг Александра заметила, что изумление в его глазах сменилось откровенным
смехом – и это привело ее в чувство.
Вцепившись в тащившие ее руки, она не стала размыкать цепких
пальцев, а сперва слегка наклонилась, потом же откинулась назад, так, что упала
на свою «похитительницу», которая тоже не удержалась на ногах.
Но теперь освободиться было сущей мелочью, а потому,
соскочив со слегка оглушенной дамы, Александра выпрямилась, заправляя в
перекосившееся декольте вывалившийся из корсажа бюст и воинственно озирая
многочисленных зрителей ее подвига: население по крайней мере пяти ближайших
лож высыпало в коридор поглядеть на свалку. Все хохотали, однако баутты глушили
смех, и до Александры долетали только какие-то жутковатые звуки, напоминающие
уханье сов. И эти неподвижные, белесые лица – совершенно одинаковые лица! По
счастью, во время боя маска слетела с лица нападавшей дамы, и когда та наконец
очухалась и вскочила, Александра оказалась с противницей воистину лицом к лицу.
Она была некрасива и смугла, как негритянская королева в
какой-нибудь опере, но при этом исполнена столь неотразимой, яростной
чувственности, что до Александры, чудилось, долетел запах ее щедро оголенного
тела: запах разъяренной самки. У нее были бронзово-рыжие волосы, совершенно
неестественные при смуглой коже и грубоватых чертах с чрезмерно полными губами,
и Александра подумала, что сия скандалистка наверняка стала блондинкою с
помощью именно того рецепта, о коем давеча говорил Лоренцо. Этой даме куда больше
пристали бы иссиня-черные кудри и не нежно-розовое, а кроваво-красное платье!
Тем более что вела она себя отнюдь не нежно: уперев руки в бока, она злобно
сверкала черными глазами на Александру, понося ее самыми непристойными
ругательствами, венцом которых стало наконец-то прозвучавшее объяснение причин
этой необъявленной войны:
– Грязная шлюха, ты залезла под моего любовника!
