Сердце заколотилось как бешеное. В Россию! Вернуться в
Россию, найти сестру, вновь вернуться вместе с ней в Венецию и заставить
Лоренцо увидеть в Александре не чье-то блеклое подобие, а ту женщину, с которой
он предавался страсти, которую любил до стонов, до криков, до счастья,
неотличимого от мучения… ту женщину, которая любила его всем сердцем, всем
телом, всей душой.
Осуществить это предприятие казалось ей сейчас пустяковым
делом; пугали не тысячеверстые расстояния, не месячные перегоны, не тягость
пути – пугали ядовитые сомнения: а вдруг он предпочтет Лючию? Она ему – своя,
соотечественница, они близки во многом, оба хищны, опасны, неразборчивы в
средствах… Александра зарыдала в голос: она любила его больше жизни именно
потому, что он хищный, опасный, неразборчивый в средствах. Он нужен был ей
только такой, другого она не хотела!
– Синьорина! – послышался испуганный оклик баркайоло. – Что
с вами? Вам плохо?.. – И вдруг голос его стал сердитым: – Эй, куда прешь? Не
видишь? Или в море тесно?
«Значит, мы уже вышли в море», – успела подумать Александра,
прежде чем ее сильнейшим образом тряхнуло: очевидно, какая-то гондола ударилась
о них бортом, и голос… о господи Иисусе, голос Лоренцо крикнул:
– Эй, парень, я ищу одну красавицу… ты случайно не видел ее?
***
– Красавиц много, – усмехнулся баркайоло. – Какую из них
ищешь ты?
– Ту, что сбежала от меня, – последовал ответ. – Хочу
вернуть.
– А она-то хочет вернуться? – теперь не усмешка, а ехидство
явственно окрашивало певучий голос баркайоло. – Не для того, я думаю, сбежала,
чтобы ты ее назад забирал.
– Это не твое дело! – оборвал его Лоренцо. – Говори, видел
ты мою девушку?
«Мою!» – Александра почти лишилась чувств от этого слова. Он
пришел за ней… но нет, рано радоваться! Он пришел не за ней, а за Лючией… Вся
кровь ее вдруг взбунтовалась, в жар бросило. Нет. Нет, пусть плывет своей
дорогой, пусть ищет. Лучше оставить все как есть, лучше умереть от воспоминаний
и тоски, чем снова услышать, как он зовет ее Лючией!
– Лючия! – крикнул вдруг Лоренцо. – Tы здесь, Лючия?
Александра зажала руками рот с такой силой, что ногти
вонзились в нежные щеки. «Не отзовусь! Ни за что не отзовусь!»
Только бы не выдал баркайоло. Впрочем, сам Лоренцо говорил,
что венецианские гондольеры – надежнейшие хранители тайн своих пассажиров.
– Нет здесь никакой Лючии, – после некоторой паузы отозвался
баркайоло, и Александра поняла, что он давал ей возможность отозваться, все
решить для себя самой. Ну а ежели она предпочитает молчать, значит, ее все
равно что нет. – Нет ее, понял? И давай, отчаливай отсюда!
– Погоди… погоди! – В голосе Лоренцо зазвучали нотки, прежде
ни разу не слышанные Александрой: нотки смирения. – Не спеши, ты наверняка
видел ее. Ты не мог ее не заметить! Она прекраснее всех женщин Венеции.
– Ну уж прямо-таки всех? – недоверчиво пробормотал
баркайоло, против воли вовлекаясь в этот старый, как мир, спор.
– Клянусь тебе! – воскликнул Лоренцо. – Разве можно сравнить
ее с нашими пухлыми, крашенными блондинками с их мелко завитыми волосами, с
одутловатыми чертами, в этом их пестром, блестящем, назойливо шелестящем шелке?
С этими приукрашенными, изнеженными, благовоспитанными, робкими, жеманными
венецианками? Нет, она красива, нежна, изящна, и при этом, чудится, она росла
вместе с молодыми побегами родного леса и свежей травой своего поля!
– У-у-ух ты! – восторженно присвистнул баркайоло. – А
скажите, синьор, ваше имя, часом, не Торквато Тассо или Лудовико Ариости? А то,
может быть, Лоренцо Медичи?
Как истый венецианец, гондольер оказался не чужд
классической поэзии, но… чужд проницательности, ибо перешел ту грань, до
которой простиралось терпение Лоренцо.
– Мое имя и в самом деле Лоренцо… – произнес он тихо, но
голос его напоминал зверя, затаившегося перед прыжком, и не предвещал ничего
хорошего. – Мое имя и в самом деле Лоренцо, хоть и не Медичи. Мой тезка не
только писал сонеты, но и великолепно владел мечом. И я, Лоренцо Байярдо,
сейчас покажу тебе, наглецу, что недалеко от него отстал!
Последние слова он, очевидно, выкрикнул уже в прыжке, потому
что гондола внезапно была почти опрокинута сильнейшим толчком, и тут же
послышались крики и звуки ударов такой силы, что Александра поняла: драка на
борту завязалась нешуточная!
Еще несколько мгновений она пребывала в состоянии полного
оцепенения, а потом кое-как выползла из каютки – и замерла, стоя на коленях и
простирая руки… к Лоренцо, который, весь в черном бархате, сражался с
баркайоло, также одетым в традиционный черный костюм гондольеров, так что на
миг Александре почудилось, будто два демона схватились не на жизнь, а на смерть
в битве за ее душу. Победит один – ее ждет только горе, горе пустой, одинокой
жизни. Победит другой – горя, может быть, во сто крат горшего узнает она,
однако дни ее будут окрашены ослепительными вспышками счастья, искупляющего
несчастье… так блестки золотистых жил рассыпаны и вкраплены в сколок невзрачной
руды.
И Александра сделала выбор!
– Лоренцо! Лоренцо! – закричала она что было сил.
Его рука, летящая в ударе, замерла на полпути… и баркайоло
получил наконец возможность доказать, что гондольеры в Венеции – народ крепкий,
силачей среди них немало.
Его кулак врезался Лоренцо в горло. Тот откинулся назад,
получил еще один удар, в живот, – и, согнувшись в три погибели, рухнул в
зеленую воду – за борт.
Александра кинулась вперед, перегнулась, вглядываясь в
глубину.
Баркайоло патетически провозгласил:
– Злодей повержен! Вы спасены, прекрасная синьори…
Этому слову не суждено было выговориться до конца, ибо
гондольер онемел, увидев, как «прекрасная синьори» тоже бросилась за борт –
туда, где с трудом выплывал из глубины чуть живой «злодей».
***
– Теперь все меня назовут круглым дураком. Скажут, Пьетро
истинный stupido
[50]! А что, не так? Совершенно так!
Ворчание баркайоло далеко разносилось по притихшей глади
моря. Он плыл, не зная куда, потому что выловленный из воды синьор, держась за
свою мокрую синьорину, сказал задыхающимся голосом:
