Ну, это уж слишком. Слишком! Пора Шишмареву получить
заслуженную награду за дело своих рук, потому что нет никакого сомнения: и
ночное явление стервозницы Феньки в Извольском, и это розовое «матушки вашей
княгини Катерины, подаренье», и срочное дело, отозвавшее князя Андрея с бала, –
все такие же «случайности», мастерски подстроенные Шишмаревым, как и прежние
его интриги против Александры Казариновой и князя Андрея. Лючия чуть не взвыла
от ярости: омерзительный Стюха оказался дьявольски проницателен и чутко
разгадал ее тщеславную природу: ему оставалось только подсунуть ей этот
растреклятый жемчуг – а остальное она сделала сама, когда надела ожерелье. Да и
какая женщина устояла бы?
Мысль, что она поступила как все, клюнула на приманку
Шишмарева подобно любой глупышке, оказалась последней каплей, переполнившей
чашу оцепенения.
– Вы оболгали меня, теперь клевещете на моего супруга! –
сказала она негромко, но затаившая дыхание толпа ловила каждое ее слово. – Коли
он не может вызвать вас немедленно, то я сделаю это. Вызываю вас на поединок,
подлец и ничтожество!
– А-ах! – громко сказал кто-то вдали, и снова воцарилась
тишина.
– Не тратьте пороху, моя красавица! – небрежно усмехнулся
Шишмарев. – Чтобы я дрался с бабою, да еще со своей бабою? Впрочем, милые бранятся
– только тешатся!
Он снова засмеялся, но подавился смешком: острие шпаги
уткнулось ему в грудь и заставило умолкнуть – острие шпаги, которая только что
моталась в ножнах неповоротливого шведа, а теперь… теперь мгновенно оказалась в
руке княгини Извольской.
***
О, какое это было наслаждение: почувствовать снова гибкую
тяжесть послушной стали! Лючия едва подавила восторженный визг, такой вдруг
ощутила себя сильной, такой всевластной! Швед, лишившийся оружия и с выражением
недоверчивой ярости на своем нетесанном лице двинувшийся было к ней, был
остановлен одним острым взглядом. Такой же взгляд, не предвещавший ничего
хорошего, был брошен и на Лямина, который тут же отшатнулся, пролепетав:
– Сашенька…
Вот вам и Сашенька! А что, надо было зарыдать и рухнуть в
обморок? Ваша ненаглядная Сашенька Казаринова так бы и поступила, да и любая из
этих русских дамочек уже валялась бы без чувств. Они ведь только и знали:
приличия, приличия, им не приходилось брать уроки у лучшего учителя фехтования
в Венеции и удостоиться его щедрых похвал; им не приходилось быть героиней
публичных сцен, как Лючии Фессалоне. А ей не привыкать стать! Вспомнить хотя бы
некую оргию в казино Моро, или как она однажды вскочила на карточный стол и
принялась на нем плясать, смешав карты и спасшись от невыносимого проигрыша…
или ту совсем недавнюю жуткую сцену в театре у святого Моисея, когда черномазая
истеричка Пьеретта Гольдини ворвалась в ложу, где они с Лоренцо смотрели оперу,
и выволокла Лючию чуть ли не за волосы в коридор…
Лючия мимолетно нахмурилась. Когда это было? Было ли такое
наяву, или все привиделось, или это один из тех кошмаров, которые мучают ее
последнее время: кошмаров об ущелье со змеями, бури на море, мрачном дворце
Лоренцо, каком-то письме, брошенном в камин…
Она тряхнула головой, отгоняя наваждение, и шпага со свистом
вспорола воздух у груди Шишмарева, заодно вспоров и его коричневый шелковый
камзол.
Шишмарев коротко, истерически взвизгнул, и Лючия, увидев,
как глаза его с надеждою устремились куда-то за ее спину, громко предупредила,
не оборачиваясь:
– Только троньте меня – и негодяй умрет!
Глаза Шишмарева погасли, сзади послышалась какая-то суета, и
Лючия поняла, что опасность миновала. Нет уж, теперь, когда этот злодей в ее
руках, она его так просто не выпустит! И, не понижая голоса, произнесла, с
наслаждением ощутив, как часто, часто трепещет горло Шишмарева, к которому
перелетело острие шпаги:
– Сознавайся, что все налгал, – не то погибнешь!
Шишмарев слабо шевельнул пересохшими губами, но не звука не
сорвалось с них.
Вжиг-вжиг! – шпага с молниеносной быстротой искромсала его
рубашку, и клочки белого шелка полетели в стороны, как прошлогодний снег, а
острие вновь уткнулось в судорожно сглатывающее горло.
– Говори, ну! Еще минута – и ты мертвец!
Еще минута – и у нее не хватит сил, не хватит жестокости
видеть это мертвенное, дряблое лицо. Наслаждение исчезло, как и пришло, и
только стыд, жгучий стыд владел сейчас Лючией. Она словно бы увидела себя со
стороны: стоит боком на полусогнутых коленях, левая рука откинута и воздета над
головой, пальцы хищно скрючены, а правая рука кажется неестественно длинной,
сильной, стальной, смертоносной… если он промолчит, Лючия сейчас бросит шпагу
и… и… обморок, кажется, близок обморок. Нельзя, чтобы Шишмарев понял, что она
на грани обморока!
– Говори! – истерически взвизгнув, Лючия хлопнула его шпагою
по щеке наотмашь, и алая кровавая полоса пролегла по лицу Шишмарева.
– Клянусь! – истошно закричал он. – Княгиня невинна! Я
солгал! Богом клянусь! Черт попутал! Простите! Простите!..
Он бы, может, кричал и еще что-то, от страха вовсе потеряв
власть над собою, да силы и у него иссякли. С изумлением Лючия вдруг
обнаружила, что лезвие ее шпаги пронзает пустоту, а потом, медленно опустив
глаза, узрела мертвенно-бледного Шишмарева, кучкой согнувшегося на полу.
Все-таки без обморока нынче не обошлось, но рухнула в него
не Лючия!
Бодрость мгновенно вернулась к ней, только хотелось
поскорее, поскорее уйти отсюда, воротиться домой, увидеть Андрея и оказаться в
его объятиях…
Она со всех ног поспешила к выходу, но что-то мешало ей,
какая-то тяжесть. Лючия почти с испугом взглянула на шпагу, едва подавив
желание отшвырнуть ее. Нет, это благородное оружие, и оно только что спасло ее.
Резко повернувшись, Лючия отсалютовала перед владельцем
шпаги так размашисто, что швед даже отшатнулся, а потом, подбросив оружие и
перехватив в воздухе, протянула шпагу рукоятью вперед и сказала, глядя в
остановившиеся глаза шведа:
– Я от скуки желтею в его присутствии, с меня волосы бы
опадать начали, как листья с дерева, а он – любовница, любовница! Спятил, не
иначе!
В бледно-голубых глазах что-то дрогнуло – словно ледок
растаял, и швед медленно растянул губы в улыбке, принимая шпагу и четко, как в
строю, салютуя в ответ.
Ну, слава богу, хоть что-то он сегодня понял по-русски!
