– Да… хорошенькое дельце! – почти испуганно пробормотал
Фессалоне. – А я-то надеялся, что ежели обстоятельства сложатся совсем худо,
скажем, попаду я в узилище, из коего бежать не будет возможности, ты сможешь
купить мою свободу за эти бумаги. А ты и забыл, как до них добраться. Я же
показывал тебе. Смотри, Маттео. Все кресты наклонены влево – только один
вправо. Но заметно это, если только станешь вот здесь и будешь освещать плиту
сверху. А чтобы не запутаться – она есть середина большого перевернутого
креста, составленного из малых. Это же очень просто.
– Ну очень! – проворчал Маттео. – Ежели знаешь, то и впрямь
просто.
Однако теперь он отыскал нужный камень и, сильно надавливая,
обвел пальцем едва заметную выпуклость на нем.
Снова послышался скрип, и все трое вздрогнули. Было что-то
жуткое в этом тихом, скрежещущем звуке.
– Изрядно же все заржавело! – попытался Фессалоне усмешкой
отогнать подступавший кошмар. – В следующий раз нужно захватить масло и смазать
пружины.
– Да разве же вам еще понадобится этот тайник? – с
нескрываемым ужасом воскликнул Маттео, который явно чувствовал себя неуютно и с
откровенным ужасом озирался на углы, заполненные густой тьмой.
– Мало ли что бывает в жизни, – философски проговорил
Фессалоне и отважно сунул руку в темный зев тайника. – Ага, вот они. Все цело,
хвала господу нашему, все цело! Конечно, я так и знал, что ни у кого не хватит
хитрости разгадать эту загадку… Теперь и Лоренцо Анджольери, и состояние
Байярдо – все в наших руках! Я скажу ему: «Дочь замуж выходит, нужно ей
приданое, сами знаете, нельзя же ее так бросить, как башмак с ноги. Может,
сторгуемся?» – и покажу ему эти бумаги, за которые он душу дьяволу отдаст, не
то что деньги нам с тобой, дитя мое!
– Пусть лучше даст слово, что оставит нас в покое, – тихо
сказала женщина. – Что мы больше не увидим его никогда в жизни, не услышим о
нем, не узнаем от него никакого вреда!
– Разве что если ты его попросишь, – в сомнении проговорил
Фессалоне – и тут же расхохотался, услышав ее исполненный ужаса возглас:
– Нет! Нет, никогда! Я не хочу его больше видеть никогда!
– Ладно, успокойся, – сказал Фессалоне. – Я все сделаю сам, ты
же уедешь, когда захочешь. Так и бросишь на произвол судьбы старого отца?
– Ты мне не отец, – проговорила она так тихо, словно
пыталась заглушить все чувства, которые раздирали в этот миг ее сердце. – И ты
ведь получишь деньги. А я вернусь в Россию.
– Вы бессердечны, синьорина, – захныкал Маттео. – Ваш
батюшка воротился с того света…
– Ничуть не удивлюсь, если узнаю, что он воротился из
преисподней, – перебила его женщина. – Не тебе причитать, Маттео! Ты помог ему
подстроить все так, словно Лоренцо убил его, а потом ты же уговаривал меня
бежать из Венеции без оглядки, чтобы избежать мести Лоренцо. Вы прекрасно
знали, что он пошлет за мной погоню, а значит, внимание его будет отвлечено от
Фессалоне на меня. Я была приманкой, брошенной охотникам, в то время как
настоящая дичь спокойно забилась в нору, и вы оба, наверное, здорово
повеселились, воображая, как Чезаре преследует меня? Вы обрекли меня на
заклание!
– А вот и нет, – обиженно проговорил Фессалоне. – Я был
откровенно счастлив, увидев тебя в театре, я мечтал, чтобы мы снова жили
вместе, как встарь. Но ты изменилась. Ты так изменилась!..
– Все изменилось, – с глубокой горечью проговорила она. –
Все рухнуло! И теперь я хочу только покоя.
В то же время Маттео, который давно уже едва сдерживал дрожь
от холода и страха, так застучал зубами, что спорившие с испугом обернулись к
нему.
– Во имя господа, – с трудом вымолвил старик. – Умоляю вас,
синьор, вас, синьорина: уйдем отсюда, мало что зуб на зуб не попадает, так еще
и сердце заходится. Дело слажено – чего медлить? Поговорите уж потом. Да и об
чем говорить?
– Вот именно, – хмыкнул Фессалоне. – Сейчас пойдем, нет,
погодите. Посвети мне, Маттео, я проверю, все ли бумаги достал.
Маттео, который уже поднялся на две или три ступеньки,
неохотно приостановился. Свеча была у него, и Фессалоне пришлось повыше поднять
свернутые в трубку бумаги, чтобы осветить их. И в это время… в это время свет
заслонила чья-то рука, появившаяся сверху, из темного зева люка, выхватила
сверток, а потом так толкнула Маттео, что он не удержался на лестнице и
скатился вниз, сбив с ног и Фессалоне. Им потребовалось несколько секунд, чтобы
вскочить, а в это время наверху послышался противный, раздирающий душу скрежет.
– Плита! – вскрикнул Фессалоне, опрометью кидаясь к лестнице
и взмывая по ней… для того, чтобы изо всей силы удариться головой в
надвинувшийся камень и оглушенным вновь свалиться с лестницы.
– Нас заперли! Мы в ловушке! Мы погибли! – воскликнула
женщина, и ее голос был последнее, что донеслось до человека наверху,
стремительно убегавшего прочь, сжимая в руке драгоценные бумаги Байярдо.
***
«Ну и дурак же я!» – подумал князь Андрей, размеренными
саженками рассекая черную воду и с отвращением отплевываясь: вода отдавала
затхлостью и солью. А может быть, он плевался из отвращения к себе.
Эта мысль – насчет дурака – была не нова. Она преследовала
князя Андрея с того самого рокового вечера, когда он раненый воротился домой –
и выслушал отчаянную исповедь своей венчанной жены. Не Александры Казариновой,
нет. Лючии… Лючии Казариновой?!
«Ну и дурак же я!» – подумал он в бешенстве. Это же надо –
дать себя так провести! Он даже ни слова упрека не мог бросить жене – онемел от
изумления и ярости. Просто выслушал ее молча, а потом так же молча повернулся и
ушел, вернее, уковылял прочь, и еще хватило сил добраться до кровати. Он
помнил, как прибежала к нему Ульяна, и именно ее милое, тонкое лицо он видел
потом склоненным над собою все те долгие дни и ночи, пока метался в жару.
Помнится, ему тогда все время мучительно хотелось оказаться по горло в холодной
воде, чтобы охладить пылающее тело… ну вот и оказался. Правда, спустя месяц, а
все-таки… Как говорят мудрые люди, не желай ничего слишком сильно – бог ведь
может и исполнить твою просьбу!
