Слуги, конечно, все спали, да и ни к чему была сегодня
чья-то сторонняя помощь, поэтому Александра усадила Извольского в темный угол,
чтобы, не дай бог, его не заметил какой-то случайный взор, а сама пошла в
гардеробную и стала перед распялками, придирчиво глядя на это множество шелка,
атласа, бархата, парчи. Жаль, что безнадежно испорчено серое, серебристое,
любимое. Вот странное совпадение! Второй раз Лючия входит в ее жизнь, и второй
раз Александра теряет из-за нее любимое серое платье! Почему-то стало зябко от
этого совпадения, и она поспешила собрать с себя шелк, в то же время летая
взором по платьям. Хорошо бы взять с белым корсажем, шитым серебром, и с
зеленой юбкой, оно идет Александре бесподобно, да где оно? Что-то не найти,
разве что служанка взяла – пришить оборвавшуюся оборку. Ну да бог с ним, есть
точно такого же фасона, только с синею юбкою. Оно еще и лучше.
Вытащив платье, Александра спустила к ногам прежнее.
Чудилось, рубашка тоже отдавала затхлостью. Сменила и ее; плечи надушила,
волосы. Распустила их, перевив жемчужными нитями, удивленная и раздосадованная
тем, что не нашла головной сетки, унизанной бриллиантами. Потом спохватилась,
что причесывается слишком долго, а Андрей там сидит один, места себе не
находит. Уже пошла к двери, но вдруг заметила какое-то светлое пятно в углу.
Подошла. Да это же ее платье. Ну да, лежит мокрой кучкой, и лужа с него натекла
преизрядная. Лужа?!
Оглянулась. Другая светлая кучка лежит посреди гардеробной.
Вот ее платье! А это… Господи Иисусе, это, насквозь мокрое, – чье?!
Александра завизжала так, что князь Андрей очутился с нею
рядом в одно мгновение, словно не через дверь вбежал, а сквозь стену прорвался;
схватил за руки, заглянул в помертвелое лицо:
– Что? Что с тобой?!
Александра сначала смотрела остановившимися глазами, потом
немножко справилась с собой, но и теперь только и смогла, что повести глазами в
угол и пробормотать:
– Tам… там…
Князь Андрей подошел, нагнулся к платью, брезгливо ковырнул
носком башмака. И вдруг, подхватив мокрое, бросился на свет, к канделябру, что
стоял посреди комнаты, на столе. Свет заиграл на сверкающем розовом шелке, и
князь Андрей обратил к Александре точно такой же изумленный взор, как ее:
– Она?.. Она была здесь? Лю…
– Синьорина Лючия? – прервал гнусавый голос. – Вы здесь?
Александра обернулась, чувствуя, как замирает, падает
сердце.
Чезаре! Все кончено… Чезаре!
Он поглядел на нее изумленно, потом увидел князя Андрея – и,
чудилось, только провел рукой по поясу, а в ладони его уже опасно блеснул
стилет.
– Синьор? – с угрожающей учтивостью промолвил Чезаре. – Не
рановато ли еще для визитов? А вы, синьорина, как ухитрились очутиться здесь? Я
же только что вас в кабинете…
И он осекся, и еще одна пара глаз приковалась к мокрому
розовому шелку… и стилет выпал у Чезаре из рук.
Александра содрогнулась от звона. Мелькнула мысль, что
теперь пора Извольскому схватиться за оружие, не дать Чезаре прийти в себя. А
чем он так изумлен, скажите на милость?
Тут глаза итальянца обратились к Александре, и она поняла,
что «изумление» – слишком малое название для того чувства, которое им овладело.
Он был потрясен!
Такое лицо могло быть у человека, заглянувшего в щелку в
стене и увидевшего вдруг рай и ад одновременно. Не моргая, глядел Чезаре на
Александру, и она недоверчиво следила, как с этого худого, некрасивого лица
медленно, словно накрепко прилипшая маска, сползает выражение злобного
недоверия.
Сначала высвободился напряженный лоб, и вечно нахмуренные
брови изогнулись на нем двумя высоко взлетевшими арками. Потом открылись
зашторенные злобным прищуром глаза, и живая влага омыла их.
Все лицо Чезаре дрожало в этом мучительном перерождении, но
вот наконец оно коснулось и рта. Губы задрожали, приоткрылись, и голос – совсем
другой, не мерзкий, не ехидный! – тихий, еще неуверенный голос произнес:
– Синьорина… простите меня, синьорина!
Стремительным движением Чезаре очутился перед нею на
коленях, одновременно подхватив свой стилет и протянув его Александре рукоятью
вперед, так что если бы она захотела нанести удар…
– Я ваш раб, синьорина, – промолвил Чезаре, твердо и прямо
глядя ей в глаза. – Моя жизнь принадлежит вам, моя смерть в ваших руках, и я
приму ее покорно, с радостью, ибо кара будет заслужена. Скажите только… кто вы?
Стилет снова загрохотал по мрамору, а Александра закрыла
руками лицо, пряча слезы облегчения, так и хлынувшие из глаз. Ну наконец-то
хоть кто-то ей поверил!
***
Сначала все шло хорошо. Настолько хорошо, что Лючия как
будто снова сделалась юной дебютанткой, с восторгом глядящей на своего
impressario и поступающей по всякому его слову. Они благополучно перебрались
через канал, выбрались на сушу, еще опьяненные радостью спасения, и тут
спохватились: нельзя появиться в таком виде у Анджольери! Бартоломео Фессалоне
и Маттео намеревались тайком сопровождать Лючию в палаццо, однако трудно что-то
сделать тайно, когда с тебя течет в три ручья, а каждый шаг сопровождается
громким хлюпаньем. И Маттео предложил прежде всего зайти переодеться в
маленькую тратторию, у хозяйки которой он держал свой сундучок и где порою
ночевал.
– Платья две смены у меня найдется, – пообещал Маттео. –
Правда, самого простого. А для синьорины купим какую-нибудь рубаху да юбку, а
придем во дворец – она переоденется во что-нибудь подобающее.
Лючии задержка была не по душе: не оставляла мысль о той
бедняжке, которая плачет сейчас в зловонной, сырой каморке, не зная, чего ждать
от судьбы.
Поскорее покончить с Лоренцо! Эта мысль опьяняла ее. Она ни
одной минуты не собиралась тратить на поиски злополучных бумаг, от которых
теперь зависело будущее благополучие Фессалоне. Его будущее, его благополучие –
пусть он и заботится об этом. Ей бы добраться до заветного ключа со львиной
головой! Бартоломео посулил отдать его, лишь только увидит бездыханным своего
врага.
Ну, коли так, значит, увидит.
Лючия топнула от нетерпения. Да где они там? Неужели
мужчинам нужно столько времени, чтобы сменить штаны, рубаху и камзол?! Ну
конечно, еще и башмаки! Лючия сердито вздохнула. Наверное, решили выпить
подогретого вина. А может быть, просто не находят подходящей одежды для нее,
подумала она, удивляясь, как ослабевает ее доверие к Фессалоне, когда его нет поблизости.
Тает, будто снежинка на горячих губах!
