— Никогда в этом мире ненависть не прекращается ненавистью,
но отсутствием ненависти прекращается, она, — изрек Нараян, и самый звук его
размеренного голоса вызвал у Вари такое сильнейшее раздражение, что у нее даже
челюсти свело, будто от оскомины. У нее уже с души воротило от этих философских
откровений, которые Нараян день за днем обрушивал на ее голову, стремясь
внушить ей фаталистическое смирение… нет, блаженное ожидание смерти. Да, была в
ее жизни мину та, и даже не одна, когда она желала умереть и готова была
шагнуть навстречу смерти — но это был ее выбор, ее собственный! По указке же
Нараяна — непонятно ради чего — она не хотела умирать, а потому его премудрости
представали перед ней в облике занудных назиданий, истины превращались в
тусклые банальности, от которых липким потом покрывалось все тело, а к горлу
подкатывала тошнота. Право слово, она была уверена, что ее тошнит именно от
этих омерзительных нравоучений, а вовсе не потому, что на исходе второй месяц
ее беременности.
Это плоть от плоти ее протестовала против роковой
необходимости смерти, против неизбежности вековечной разлуки с той, которая
породит ее на свет.
О господи, Варя увидит свое дитя только раз… а дочка не
увидит ее никогда! И не услышит ни слова правды о своей матери, не узнает, чья
кровь наделила ее волосами цвета бледного северного золота и глазами серыми,
как пасмурное, туманное небо России.
Ослепительная клокочущая синева, слепящее солнце и огромная
золотая луна станут ей родными. Она будет знать все о подвигах Индры и
хитростях Шивы, о лукавстве прекрасной Лакшми и злодействах дракона Вритры, и
ничто не дрогнет в ее душе при словах: Жарптица, Иван-царевич, Елена
Прекрасная, Змей Горыныч… И если когда-нибудь во сне увидит она бескрайнее
поле, золотое от спелой ржи, и крутояр над сизой водой, и диковинное
белоствольное дерево с длинными, словно девичьи косы, зелеными ветвями, то не
узнает имени неведомой страны, а будет уверена, что привиделась ей сказочная,
волшебная Арьяварта, которая существует только в безумных мечтаниях детей Луны,
— а ведь она есть, она существует, живет, и дышит, и простирается за горами за
морями, и ждет, и зовет к себе дочерей своих, чтобы приголубить, и утешить, и
спеть колыбельную песню метелей…
О господи, никогда! Больше никогда не будет этого ни у самой
Вари, ни у Катюшки. И слезы, которые. Варя думала, давно уже были выплаканы,
вновь полились из ее глаз при мысли о том, что девочка даже имени своего,
данного ей мамой, знать не будет… ни своего русского имени, ни имени матери, ни
имени отца, которого уже давно нет на свете.
Эта сказочная Индия, эта страна чудес, о которой некогда так
мечтала Варенька, оказалась насквозь лживой. Здесь лживы даже клятвы, даваемые
пред священным алтарем. Вот ведь пророчила Кангалимма, что суждено им с
Василием умереть в один день, однако прах его давно уже развеяли над землею и
водою, а жена его все еще жива — если только можно назвать жизнью это
однообразное чередование ненависти, тоски и горя, чьи раскаленные струи сжимают
ее душу, испепеляют сердце и терзают разум.
Она ощущала свое одиночество как неизлечимую боль,
чувствовала себя подобной дереву без ветвей, топором отрубленных. Почему, о
почему рядом с великой любовью всегда простирается черная тень неизбежной
разлуки?! Неужели до смерти жить Варе лишь ожиданием мести, надеждой, что зло
возвратится к свершившему его, как тончайшая пыль, брошенная против ветра?
Неужели дитя во чреве матери будет вскормлено ненавистью и
вспоено неутихающей мстительностью?
Она отвернулась от Нараяна и с тоской уставилась в стену,
отягощенную самоцветной мозаикой. Эти искрящиеся драгоценными каменьями покои
напоминали ей склеп, роскошную гробницу королевы… богини! Ах да, она и забыла!
Пока не родится ее дочь, именно она, Варенька, Чандра, здесь богиня: лишенная
власти, приговоренная к смерти… к вечным слезам. И к ревности, которая стала
еще одной непрекращающейся пыткой.
— Ты прав, — вызывающе сказала она, обернувшись к Нараяну,
который не сводил с нее глаз и, как всегда, когда Варенька взглядывала на него
внезапно, не успел затаить выражения тоски и боли, вдруг поднявшихся со дна его
темной, непостижимой души. — Ты прав, я рада, что эти злодеи наказаны.
Наверное, среди них были и женщины?
— Конечно, у Кали много жриц-женщин, — ответил Нараян,
однако это был не тот ответ, которого ожидала Варенька, а потому она спросила
напрямик:
— Среди них была Тамилла?
Нараян изумился — и даже не позаботился скрыть этого, хотя
обычно он старался не допускать, чтобы его лицо искажали такие низменные, такие
человеческие чувства:
— Тамилла?! Ты знаешь о Тамилле? Откуда же? А, понимаю.
Наверное, тебе рассказывал Васишта?
Варенька только стиснула кулаки — так, что ногти вонзились в
ладони, от души надеясь, что за время своего заточения хоть немного научилась у
Нараяна сохранять непроницаемый вид. Интересно знать, нарочно или
бессознательно нанес он ей этот удар? О чем же Василий мог ей рассказать? О
перилах балкона, с которых чуть не слетела Тамилла?.. Что, у них в Индии мужья
сообщают женам обо всех забавах, которым предаются с любовницами? Она резко
мотнула головой, отгоняя мерзкое видение, и буркнула:
— Никто мне ничего не рассказывал. Тамилла была заточена
вместе со мной, нас разделяла только решетка — там, во дворце магараджи.
Нараян даже головой покачал:
— О Индра, дай знак, что я не ослышался! Тамилла — в темнице
магараджи?! Быть того не может!
— Ты хочешь сказать, что я лгу? — усмехнулась Варенька. —
Значит, не все в мире открыто тебе, всевидящий Нараян. Тамилла была в темнице,
закованная так, будто она отъявленный убийца, каторжанка, будто она — огромный,
богатырского сложения мужчина, а не обычная, слабая женщина… вдобавок
беременная.
Нараян растерянно хлопнул ресницами, а потом вдруг…
рассмеялся. Бог ты мой! Он умел смеяться, даже хохотать во весь голос, и это
невероятное явление заставило Вареньку почему-то насторожиться.
— Вижу, ты успела с Тамиллой поговорить, — наконец смог
вымолвить Нараян. — И она нарассказала тебе каких-нибудь жалобных сказок о
себе. О жестоком магарадже, который ее избивает и принуждает отдаваться своим
гостям, да? О странных обрядах служения Кали, в которых Тамилла участвовала против
своей воли?
