Бушуев даже крякнул от изумления такой всенародно
изъявляемой покорностью. Ткнул в бок Василия, шепнул растерянно:
— Чегой-то она, а? — Но тотчас спохватился, грозно свел
брови. — Ну, гляди у меня! Коли что не так… сама знаешь, рука у меня — ого-го!
— Да, — кивнула Варенька и снова потянула покрывало на
гладко причесанную русую голову — Василию показалось, не для чего иного, как
спрятать улыбку. — Воля ваша, батюшка!
«Да она из него веревки вьет, — мрачно подумал Василий. — И
бесился он вчера не с того, что дочка из его воли вышла, а что некому стало
веревки вить! А на Реджинальда эта мисс и не глядит, хотя он так и вьется, так
и пляшет, будто пескарь на крючке. Знает, как нашего брата держать. Такая
могла, да, могла изувечить кнутом, за волосы таскать!»
Эта мысль немного успокоила мстительное, злобное чувство,
внезапно вскипевшее в его душе. Да что такое?
Чего он-то раззадорился? Неужто его так взволновали
страдальческие глаза той избитой рабыни?! Да он и лица-то ее не разглядел,
настолько оно все было обезображено кровоподтеками, изуродовано ужасом! Или
голос ее тронул — слабый, молящий, страстный?.. Или…
Он не успел додумать. Еще раз легко улыбнувшись отцу,
Варенька ускользнула к женщинам, и, когда ее высокая тонкая фигура отдалилась,
Василий вдруг ощутил, как его явственно отпустило, Словно и впрямь разжалась
тяжелая рука, стискивающая сердце. Стало легче дышать, даже в глазах
просветлело.
Внезапно Реджинальд вскочил, делая незаметный знак Василию.
Тот тоже встал. Как выяснилось, хозяин решил уделить внимание гостям и занять
их разговором. Сначала с вельможной особою беседовали Реджинальд и Бушуев: об
их взаимном здоровье, об удовольствии видеть друг друга и о небывало холодной
погоде, которая стоит в эти дни. Учитывая, что на дворе можно было в полдень
запросто испечься, даже хоронясь в тени, а в самом дворце позволяли свободно
дышать только постоянно развеваемые покрывала, можно было подивиться
удивительному лицедейству европейцев!
Затем магараджа приступил к Василию.
Здесь выяснилась одна любопытная особенность.
Оказалось, индусы никогда не путешествуют просто так, как
это делали и делают другие народы. Странствие, предпринятое не по торговым
делам и не для богомолья, для них бесцельное бродяжничество; человека,
заехавшего к ним бог весть зачем издалека, они готовы считать за праздного и
чудаковатого богача. А поскольку в Индии почти у каждого богача есть несколько
жен и вообще он немыслим неженатым с двенадцати или тринадцати лет, то, весьма
естественно, магараджа Такура полюбопытствовал, сколько у Василия жен и оставил
ли он их дома или где-нибудь в Индии? Может быть, в Калькутте?
Правдивый ответ Василия: холост, мол, еще! — привел
магараджу в сильное недоумение. Реджинальд слегка хмыкнул: очевидно, ему тоже
приходилось бывать в схожем положении, — а Бушуев, стоящий невдалеке, бросил на
Василия откровенно одобрительный взгляд, а потом оглядел его с ног до головы
как-то по-новому, оценивающе… Эх, знал бы он, что при виде его разлюбезной
дочери Василия охватило одно-единственное желание: оказаться от нее подальше, как
можно дальше — желательно за тридевять земель!
Тут магараджа решил, что его дальнейшее молчание можно
счесть нелюбезным, и приступил к новым вопросам. Кто кому платит дань: кинг
Горги — руси-царю Искандеру [13] или, наоборот, Искандер — кингу? Как нужно
называть руси-царя; раджадхираджа или падишах? Василий подумал по простоте
душевной, что хрен редьки не больно-то слаще, но пришлось уяснить себе: первый
титул хотя и значит «царь над царями», но в глазах индуса не так важен, как
падишах, ибо только падишаху другие цари платят дань!
Далее магараджа пожелал узнать, есть ли касты в России и
какие? Обедают ли руси вместе с инглишами или, подобно браминам, гнушаются
сидеть вместе с ними?
Без друга Реджинальда, по обычаю невозмутимого, Василию
отродясь не прорваться было сквозь вражеские баррикады без потерь! Ему
казалось, что все веера и опахала в зале поникли да вдобавок по углам развели
огромные костры. Право слово, весной прошлого года при штурме Парижа было куда
как легче! Ему помогало удержаться под вражеской картечью лишь созерцание
великолепного оружия, висевшего на стене позади трона: там были огромный лук,
колчан, полный стрел, отлитых из золота, и украшенная драгоценными камнями
сабля. В конце концов силы его вовсе иссякли, и тогда, рискуя показаться
неучтивым, он опередил новый вопрос хозяина и спросил, правдивы ли слухи, будто
сабля сия принадлежит самому Сиваджи, а коли так, отчего у нее такая маленькая
рукоять, что, кажется, лишь десятилетний ребенок сможет просунуть в нее свою
ладошку? И значит ли сие, что знаменитый герой ростиком не вышел?
Реджинальд, стоявший на шаг позади, со свистом выдохнул
сквозь зубы. Бушуев чуть слышно помянул черта.
Полное гладкое лицо магараджи не изменило своего выражения,
когда он резким движением, казавшимся неожиданным для его довольно тучной
фигуры, вдруг соскочил с трона — и Василию потребовалось какое-то время, чтобы
понять: магараджа вовсе не провалился сквозь землю, а стоит рядом, почти
вплотную, однако ростом… ростиком он оказался едва ли поболее пяти футов! Да,
худую шутку сыграло с Василием высокое седалище трона из слоновой кости, а
также эта золоченая подставка под ноги: лавка не лавка, табурет не табурет,
чтоб ей сквозь землю провалиться!
По правде сказать, под землею очутиться мечтал сейчас сам Василий.
Он почти не сомневался, что чокидары [14] магараджи — или как они там зовутся,
индийские телохранители?! — сейчас наперебой примутся сносить ему голову и
изрубят в капусту еще прежде, чем он моргнет. «Эх, мне бы сабельку хоть
какую-нибудь завалященькую! — подумал тоскливо. — Пусть бы и рукоять маловата
была! Я бы им показал и Васишту, и руси-царя Искандера, и… и Кузькину мать!»
Однако магараджа не спешил отдавать убийственный приказ, а
продолжал меланхолически жевать бетель, который ему подавал красавец негр, а
другой, схожий с первым, словно брат-близнец, держал урну из массивного золота
и подносил ее своему господину, когда тому требовалось сплюнуть.
Очередной кроваво-красный плевок отправился в урну, а затем
магараджа вдруг улыбнулся так широко и радостно, что рот Василия сам собою
разъехался в ответной улыбке.
Однако тут же он сообразил, что радушие высокой, так
сказать, особы предназначено вовсе не ему, а кому-, то стоящему за его спиною и
говорящему мягким, тихим, вкрадчивым голосом:
