Сколько там баб? Сто? Триста?.. В эту минуту ему было море
по колено, вернее, не по колено, а несколько повыше, по самый… вот именно!
Чудилось, он весь воплотился сейчас в этот отросток буйствующей плоти, в нем
были заключены все его мысли, желания, мечты.
Танталовы муки — это просто тьфу в сравнении с мучениями
неудовлетворенной плоти! Неужто магараджа после вчерашней ночи решил, что его
гость — каменюга бесчувственная? Неужто никто не осмелится нарушить его покой?
Какая досада, что он не проснулся от легоньких прикосновений ласкающих
пальчиков! Какая досада, что покорная рабыня не ждет у порога, склонившись ниц,
чая исполнить всякое, хотя и самое сумасбродное желание белого сагиба!
Он не поленился сбегать поглядеть. Увы… просторный темный
коридор был пуст, и на обоих балконах ни души.
Василий постоял немного под тепловатым ночным ветерком.
Стало чуть легче дышать, однако тяжесть в чреслах никуда не исчезла.
Звезды заглядывали в лицо — Василию почудилось, что они
насмешливо перемигиваются: видите, мол, сестрицы, того сумасшедшего дикаря,
который голяком носится по балкону, потрясая своим копьецом?
Василий громко, отчаянно выругался и шмыгнул обратно в
комнату. Если его видел еще кто-то, кроме звезд… Нет, такого позора ему не
снести!
Теперь чудилось, будто взоры непрошеных соглядатаев
проницают сквозь стены, и он не успокоился, пока не набросил рубаху и не
вскочил в штаны. Когда пытался застегнуть их на боку (они вдруг адски тесны
сделались!), боль чувствовал непомерную и ругался на чем свет стоит. Сунул ноги
в короткие, легкие сапоги, снова вышел на балкон, с вызовом уставился на
звезды.
Ишь ты! Похоже, слух о неприличном дикаре уже
прошел-прокатился по всем небесам. Столько звезд, как сейчас, Василий отродясь
не видывал. Эва, повысыпали, выпялили свои сверкающие гляделки! Все, более не
оскоромитесь, поглазели на дармовщинку — и будя.
Кажется, кроме этих бесстыжих небесных обитательниц, его
все-таки никто не видел. Пуст и темен сад, простертый внизу, непроницаемо
темен, только что это мерцает внизу мягким опаловым блеском? Река? Нет, до реки
отсюда далеко, вниз по горам. Скорее всего водоем… точно, водоем!
…Странные, неверные лунные тени заиграли на взвихренной
волне, сливаясь в причудливые узоры, и ему, опьяненному от желания, почудилось,
будто водоем полон парами, безумными от любви, и вот уже все начали творить
любовь — сначала едва касаясь, подобно мотылькам, а потом сплетясь в тесное
кольцо, будто змеи…
Что за чертовщина?! Опять видения! Василий воспаленным
взором уставился во тьму. Нет, он точно сходит с ума! Какая же сволочь этот
магараджа, сам небось валяется сейчас на перинках в своем гареме, а про гостей
и думать забыл! Еще вообще неизвестно, не подлито ли ему было что-нибудь в
питье, не подмешано ли в поданное на ужин кушанье! А что? И очень даже
запросто.
Нет, надо что-то сделать. Пойти разве походить по саду, а
еще лучше — поплавать в бассейне. Вода небось прохладная. Сотню раз измерить
его вдоль и поперек саженками — и все, и как огурчик, и духовное опять
возобладает над материальным!
Василий огляделся, не спускается ли в сад какая-нито
завалященькая лестница, и был немало поражен, увидав за колонной,
поддерживающей ажурный балкон, узенькую и почти отвесную, будто трапик,
лесенку.
Вот повезло! Ему, конечно, раз плюнуть и по стене спуститься
— на ней столько всяких украшений наворочено, что есть и за что ухватиться,
есть и ногу куда поставить, — однако все-таки он в чужом доме… еще примут за
вора, а с ворами у них, по слухам, расправа короткая: свись — и нет правой
руки! Так что лестница пришлась чрезвычайно кстати. Василий проворно скатился
по ней — и тотчас его окутала-объяла душистая тихая тьма.
Он как-то сразу оказался на дорожке — под ногою чуть слышно
похрустывал песок — и торопливо зашагал на юг (помнится, бассейн располагался
именно в той стороне). Безлюдье царило кругом, безлюдье и ночь, однако Василий
не мог перестать воровато озираться и красться. Ему все время чудилось, что
вот-вот послышится грозный окрик и набежит какой-нибудь разъяренный стражник. А
вдруг Василий невзначай забредет в сад женской половины? Тут-то ему и придет
конец, по этому что стоит только поглядеть на обличительную вы, пуклость на
брюках, как все его постыдные замыслы мгновенно сделаются видны. И хотя Василий
не ошалел до такой степени, чтобы насиловать жен и наложниц своего
гостеприимного хозяина, он не мог сдержаться ихихикнул, представив, какая
пикантная сложилась бы ситуация, забреди он невзначай в курятник магараджи.
Кто-то ему говорил, может быть даже Реджинальд, будто
туземки спят вовсе голенькие. Понятное дело: жара.
Спят, значит, как есть голенькие, скомкав легкие простынки,
раскинувшись…
Василий судорожно, жадно вздохнул — и тут же подавился,
замер с вытаращенными глазами, вглядываясь вперед, где уже близко замерцал овал
водоема. Вот фонтанчик посредине — тихо журчит, струится вода, вот высокий
беломраморный парапет, на котором…на котором сидит, подняв лицо к звездам,
стройная, гибкая фигура.
Да ведь это женщина! Ей-богу!
Василий хлопнул себя по лбу и едва не расхохотался.
Так вот в чем дело!.. Ай да магараджа! Молодец он все-таки.
Не оплошал. А Василий — полный дурак, потому что позабыл одно простое правило,
которому частенько следовал в своем имении.
Красивых и смелых девок у него и среди дворни, и в ближайшей
деревеньке было немало, и вот, когда съезжались в Аверинцево друзья молодого
хозяина — люди все тоже молодые и пылкие, — Василий накануне их приезда вызывал
к себе помощника управляющего Ерофеича и, значительно подняв палец, говорил:
— Ерофеич! Едут ко мне восемь человек (здесь он перечислял
фамилии, хорошо знакомые Ерофеичу по прежним визитам).
— Не извольте беспокоиться, барин, — степенно отвечал
Ерофеич. — Чай, не в первый раз!
Засим они расходились — каждый по своим делам, однако
Василий знал что Ерофеич, прервав хлопоты по уборке дома и заказу несметного
количества блюд в поварне, улучит минутку вызвать к себе восьмерых самых
красивых и чистоплотных девок и отдаст им распоряжения примерно такого рода:
— Лушка! Ты будешь в бельведере. А ты, Марфута, прогуливайся
у прудов. Галька, ты чтоб в аллейке яблоневой туда-сюда хаживала, ну а тебе,
Ефросиньюшка, не миновать, как и в прошлый раз, песни петь под балконом…
Определив таким образом дислокацию всем девицам и накрепко
повторив: «Тотчас после первых петухов!» — Ерофеич уходил продолжать свои дела,
ни о чем более не тревожась: девки дело свое знали и справляли отменно!
