И это зрелище бесстыдного лицемерия наполнило его такой
яростью, которая начисто вытеснила из сознания и тела всякие остатки желания.
Теперь им владела только ненависть: ненависть к ее запекшимся губам, и
беспорядочно скомканной одежде, и этим ее дрожащим рукам — ненависть к ее
волшебной, чарующей прелести, ненависть к себе! Да, он вдруг возненавидел себя
— но в этом виновна была Варя, а значит, он должен был ей отомстить!
— Какой-то праздник? — хрипло, зло повторил он. — А то не
знаете!
Она растерянно хлопнула глазами:
— Откуда же мне знать? Весь вчерашний день я проспала, а
нынче проснулась среди ночи, почувствовала себя лучше и вышла в сад немножко
воздухом подышать, как вдруг…
Лицо ее резко потемнело, и Василий понял, что это кровь
прилила к щекам. Надо думать, и он выглядел не лучше, потому что все лицо его
так и пылало. В висках пульсировала боль, а собственный голос казался чужим:
— Как вдруг я на вас налетел, не правда ли? О, простите
великодушно! Меня извиняет то, что я принял вас за одну из тутошних услужливых
девиц, вроде той, которая вчера ночью навестила меня в моей постели. Гораздая
девица, ничего не скажешь!
Он нарочито сладострастно ухмыльнулся и даже облизнул губы:
просто потому, что они совсем пересохли, однако Варя не могла не подумать, что
он облизывается от приятных воспоминании, и судорога отвращения прошла по ее
лицу.
Это окончательно взбесило Василия. Он скорчил испуганную
гримасу:
— Но вы меня, заради Христа, простите, Варвара Петровна!
Ежели б я только мог вообразить, что это вы, я к вам бы и на пушечный выстрел
не приблизился!
Она изумленно, во всю ширь, распахнула свои серебристые
глаза, а губы слабо дрогнули, словно готовы были шепнуть: «Почему?!» — но
Василий опередил вопрос новым словесным потоком:
— Нет, вы должны мне непременно сказать, что вы меня
простили, любезнейшая (о сколько ядовитейшего яду вложил он в это слово!)
Варвара Петровна! И умоляю вас — никому не говорите о моем афронте! Нет,
конечно вы можете пожаловаться батюшке, а ежели он сочтет, что чести вашей был
все-таки нанесен чувствительный урон (новая порция яду!), я готов дать ему
любую порядочную сатисфакцию… Однако молю: не заикнитесь, храни вас бог, об
этих невинных шалостях нашему досточтимому хозяину. Умоляю!
— Да что ж вы его так боитесь-то? — спросила Варя с
выражением такого презрения на лице, что Василию нестерпимо захотелось ее
ударить… а может быть, себя, он как-то не понимал хорошенько.
— Ну как же мне его не бояться? Он ведь послушное орудие
ваших желаний, верно? И хотя казнь этого несчастного вчера осуществлялась по
указу магараджи, однако пожелание-то он выполнял ваше! Отменное гостеприимство,
достойное подражания! Жаль только, что вы не присутствовали при этом зрелище:
любо-дорого было поглядеть, как тот несчастный садовник превратился в кровавое
месиво! А не откроете ли, каким это образом вы так крепко прибрали к своим
нежным ручкам нашего хозяина? Может статься, прогулочками при свете звезд?..
Внезапно означенный свет звезд померк в глазах Василия, и
ему почудилось, что все лицо его какого сдвинулось, поплыло вправо.
Потребовалось не меньше минуты, чтобы он смог осознать, что получил сильнейшую
пощечину по левой щеке, и прошло еще какое-то время, чтобы сквозь гул в ушах
прорвался ломкий от ненависти голос Варвары:
— Советую вам убираться отсюда, пока живы. Недалеко калитка,
ведущая в сад женской половины. Ведь если вас здесь настигнет стража, то мне
просто не о чем будет просить магараджу: участь ваша решится сама собой!
И она исчезла среди кустов.
Василий с трудом перевел дыхание, поднял голову и долго
вглядывался невидящими глазами в небо, прежде чем сообразил, что звезды уже
исчезли.
Понятно, уже близок рассвет, вот они и скрылись…
А может быть, им стало просто тошно смотреть на него.
Глава 10
Глаз курумбы
Василий уже усвоил, что в Индии пускаются в путь спозаранок,
а иногда и ночью, потому что со здешним солнцем нельзя шутить даже зимой… ну,
скажем, в то время года, когда просто очень жарко, а не одуряющее пекло. Он был
уверен, что отъезд иноземных гостей свершится достаточно тихо, чтобы не
потревожить сон хозяина, утомленного ночными развлечениями, однако каково же
было его изумление, когда он увидел в переднем дворе магараджу при полном
параде! Тут же стояли Реджинальд и Бушуев с дочерью, как идолы, обвешанные
длинными гирляндами из жасмина.
Не успел Василий даже слова сказать, как магараджа
набросился на него и надел ему на шею сначала цветочное, а затем жемчужное
ожерелье. Потом Василию было вручено страусиное перо, украшенное изрядным
изумрудом, а стан его оказался опоясан саблей в оправленных золотом ножнах.
Затем он был навьючен, как мул, двумя длинными шалями с каймой зеленой и
голубой, черной шалью, балахоном из красного с золотом кашемира, еще какой-то
шелковой тканью с золотыми узорами, белой кисеей на тюрбан и тремя кусками
тончайшего полотна. Все это, с ожерельем, пером и саблей, составляло полное
обмундирование индийского всадника.
Грозный взгляд Реджинальда остановил Василия как раз в тот
миг, когда он с ужасом собирался вернуть все эти сокровища ополоумевшему от
щедрости хозяину, и он с приклеенной улыбкой выслушал тираду магараджи, что
клинок не слишком хорош, что он мог бы подарить радже Васиште хороший
хоросанский клинок, да слышал, что в Русии хоросанские не редкость, а такурских
вовсе нет.
Василий начал было благодарить, однако в рот ему оказался
запихнут листочек пансопари, иначе говоря — бетеля, начиненного орешком,
гвоздикой, кардамоном, сахарной пудрой, перцем и еще бог весть чем. Василий
знал, что на прощание гость обязан вместе с хозяином скушать бетель, а потому
стоически прожевал эту гадость.
Трое остальных европейцев смотрели на него с плохо скрытым
злорадством. Значит, они тоже были удостоены подобной чести! Перехватив косой
взгляд Вари, Василию удалось удержать вылезающие из орбит глаза и даже
изобразить улыбку. Никогда она не давалась ему с большим трудом, и вовсе не
из-за противного бетельного вкуса. Непонятная тревога начала его точить сразу,
едва он увидел статную, стройную фигуру, окутанную бледно-голубым покрывалом.
И не то чтобы он забеспокоился от возможности скандала,
который могла устроить Варя, прилюдно обвинив его в посягательстве на ее честь.
Более того, он не сомневался, что ничего такого не произойдет. Все-таки вчера
не только он целовал и стискивал ее в объятиях — и его целовали, и его жарко
обнимали тоже!
