Девушка даже не успела отпрянуть — но успела увидеть на этой
ладони странную зеленую коробочку, покрытую короткими отростками. «Колючее
яблоко! — мелькнула изумленная мысль. — Да ведь это одно из оружий
тхагов-душителей! Откуда оно?..» И в это мгновение «коробочка», прижатая к ее лицу,
лопнула. Острый, пряный запах коснулся ноздрей. Варенька попыталась задержать
дыхание, отпрянуть, однако ноги подкосились, голова резко закружилась… Девушка
взмахнула руками, пытаясь за что-нибудь удержаться, и успела еще раз удивиться,
когда кто-то подхватил ее на руки.
Потом тьма заволокла глаза, однако тело помнило долгую,
мучительную тряску, отдававшуюся во всех суставах, и, кажется, у Вари бывали
мгновения просветления, когда она осознавала, что ее куда-то везут на лошади:
то бесцеремонно перекинув через круп, то помогая держаться в седле.
Чудилось, путешествие длилось бесконечно, но вот сознание
прояснилось вновь, и Варенька ощутила себя Лежащей на земле. Неясные, смутные
человеческие голоса шумели вокруг, то возвышаясь почти до оглушительной
громкости, то замирая вдали.
Голоса, конечно, были человеческие, однако, когда Вареньке
удалось слегка, самую чуточку приоткрыть веки, она почему-то увидела перед
собою собаку — большую, рыжую, как огонь, собаку с настороженными коричневыми
глазами, которые пристально вглядывались в лицо девушки. Когда взгляды человека
и животного встретились, собака радостно взвизгнула и разинула пасть, как бы
приготовившись громко залаять, однако Варенька внезапно ощутила, что ее лицо
накрыла какая-то тень.
Потом она увидела тонкую смуглую женскую руку, которая вцепилась
в загривок собаке и оттащила ее прочь, а высокий резкий голос, напоминавший
птичий клич, произнес:
— Моя сестра покинула нас… О Атар, прими ее душу, а птицы
твои пусть возьмут ее тело.
«Но я жива!» — хотела крикнуть Варенька, ужасно испугавшись,
что ее сочтут мертвой и зароют в землю заживо. Речь не повиновалась ей, она не
могла владеть телом, даже веки приподнять была уже не в силах, однако
способность чувствовать постепенно возвращалась к ней, и она ощутила, как ее
взяли за плечи и ноги (прикосновение показалось каким-то нечеловеческим, словно
бы до нее дотрагивались не голыми руками, а сквозь грубую, толстую ткань) и
опустили в высокий и длинный железный ящик. Ящик заколыхался — Варенька поняла,
что ее несут. Женский голос завел какие-то неразборчивые причитания. Вторивший
мужской голос то и дело повторял слова: Ашем-Вот, Ято-Ахуварье, Атар,
Заратуштра…
Голоса отдалились, совсем погасли, а Вареньку все несли,
несли куда-то вверх. Слышалось затрудненное дыхание двух мужчин. Потом страшно
заскрипели ржавые петли какой-то двери, Варенька вновь ощутила омерзительное
прикосновение рук сквозь грубую ткань — и поняла, что ее вытащили из ящика и
положили на каменный пол.
Те, кто принес ее сюда, ушли, не обмолвясь и словом.
Снова чудовищный скрип железной двери… а затем долго, долго
Варенька слышала лишь птичьи клики в вышине — пока окончательно не пришла в
себя и не поняла, что находится в могиле.
Во многом знании многая печаль, говорят мудрецы, и сейчас
Варенька, как никогда раньше, могла оценить жестокую правду этих слов. Ей было
бы легче, не знай она, где находится! Она могла бы горло себе сорвать криком,
ловя исстрадавшимся сердцем каждый шорох за гигантской, наглухо запертой
дверью, а потом умерла бы, не переставая надеяться на чудо… на чудо, которое не
свершится. Беда в том, что Вареньку всегда интересовали древние религии
Индостана, поэтому она отлично понимала: поднявшийся на Башню Молчания никогда
не спустится с нее, ибо не для того относят туда парсы-огнепоклонники,
последователи Заратуштры, своих мертвецов, чтобы они возвращались в мир живых…
Одного Варенька никак не могла взять в толк: почему ее не
убили там же, в шатре, поклонники Кали? Ведь она была одна, беспомощная,
безоружная, и никто не успел бы прийти к ней на помощь. Ведь она все равно была
обречена! Зачем же понадобилось увезти ее за много миль на север? Зачем
свершался обряд сас-дид, «собачий взгляд», если священной рыжей собаке, которая
одна только умеет отличить смерть от ее подобия, летаргического сна, не
позволили сделать этого и жертва все-таки попала в дакхму?..
Дакхма — это Башня Молчания. Башня смерти. Кладбище парсов!
Богатый и убогий, раджа и нищий, мужчина и женщина, дитя и старик — всех здесь
кладут рядом, и от каждого из них через несколько минут остаются одни скелеты.
Никто не может подняться на площадку этого круглого, наглухо закрытого
сооружения в сорок-пятьдесят футов вышины: ни родственники покойного, ни жрецы.
Только нассесалары — носильщики трупов — входят сюда. Заветы Заратуштры
предписывают им хранить молчание, поэтому на вершине дакхмы всегда царит
гробовая тишина, нарушаемая только свистом ветра и кликами птиц. Да и к
подножию башни, скрытому густым садом, не может ближе чем на тридцать шагов
подходить никто — кроме носильщиков трупов.
Это парии среди парсов. Живя совершенно обособленно от
других огнепоклонников, в глазах которых они — воплощение всего
осквернительного, нассесалары никогда не сообщаются с остальным миром. Закон
строго запрещает им заговаривать с людьми, дотрагиваться до живых и даже
подходить к ним. Не смея ничего покупать на базарах, они добывают себе пищу где
придется. Они родятся, женятся и умирают вдали от прочих, проходя через улицы
города лишь за покойником — и обратно с ним в Башню Молчания.
Смерть у огнепоклонников вызывает такое отвращение, что даже
носильщики трупов не касаются мертвого тела голыми руками: их руки до плеч
погружены В старые мешки. Этими завернутыми руками они вносят труп в Башню,
раздевают его донага, кладут на шаткие доски — и уходят, заперев тяжелую
железную дверь, а одежду мертвеца тотчас сжигают.
И еще кое-что знала Варенька о нассесаларах. Они не только
носильщики трупов, но и палачи… Если бы даже отнесенный в дакхму вдруг ожил,
очнувшись от летаргического сна, внешне схожего со смертью, ему все равно не
выйти более в мир божий. Услышав его крики о помощи, нассесалары вернутся и
убьют несчастного.
Кто побывал в Башне Молчания и осквернился в этом обиталище
смерти, тому возвращение в мир живых уже заказано: ведь он осквернит их всех!
Поэтому напрасно взывать в надежде на милосердие — это лишь
ускорит приход смерти. И еще неведомо, какова она будет.
Варенька и не звала на помощь. Она присела на шершавый
камень парапета и смотрела, как меркнет небо.
Джунгли утратили яркость, казались теперь чем-то вроде
темного бурьяна. Варенька смотрела на них — но не видела.
