Варенька не стала чиниться — полезла. Складки сари пришлось
задрать чуть ли не выше колен, однако тем старательнее она закрывала лицо. Ей
чудилось, что взгляд черных матовых глаз так и ощупывает ее черты, перебирает
каждую прядь волос. Разве не довольно, что он увидел ее обнаженной на башне? И
что теперь еще желает разглядеть?.. И хотя именно он жестом факира вынул
откуда-то одеяние для Вареньки — словно бы соткал из воздуха, потому что откуда
еще могло оно взяться на лестнице Башни Молчания?! — девушка не переставала
чувствовать, что сквозь ткань незнакомец пытается разглядеть ее тело.
Вдобавок Вареньку не оставляло ощущение, что она уже видела
этого человека прежде. Ну что же, если именно ом спас ее после укуса змеи в
саду магараджи, значит, все-таки он из числа слуг владыки Такура. Среди них,
очевидно, Варенька его и заметила, но не запомнила.
А он что, жаждет ее признательности, коли так уставился? Или
наслаждается тем чувством превосходства, которое нисходит на всех индусов,
когда им удается в чем-то превзойти белых… а это бывает очень даже нередко?
Вконец осердясь, Варенька покосилась на своего спасителя.
Ничуть не бывало! Тот смотрел не на нее, а на Василия, перебирающегося через
край корзины. И этот взгляд был такой же цепкий, ищущий, как бы проницающий все
насквозь. Может быть, индус читает все мысли Василия так же, как — Варенька
уверена, уверена! — читает и ее мысли?.. Вот бы сказал ей о том, что кроется
там, в таинственной глубине сердца Василия! То ли, что ощутила она, когда их с
Василием тела на мгновение сцепились, слились, вздохнули единым дыханием?..
Она опустила глаза. Если будет так смотреть, не только
проницательный индус, но и сам Василий догадается, что кроется в ее собственном
сердце. Ничего, ну совсем ничего не значат объятия, в которые он заключил Варю.
Все-таки считал ее погибшей, все-таки искал без надежды на удачу. И поцеловал
он ее просто как всякую соотечественницу, попавшую в беду. Окажись она даже
почтенной старушкою…
Варя гнала от себя мысль, что почтенная старушка вряд ли
бросилась бы на шею своему спасителю с таким пылом. Испытывая к нему самые
возвышенные материнские чувства, старушка сия чмокнула бы молодого героя в лоб
или протянула бы ему руку для поцелуя… лишившись возможности ощутить некое
предательское затвердение внизу его чресл…
Впрочем, когда мужчине кидается на грудь обнаженная молодая
женщина, редко кто окажется в силах справиться со своей плотью. Естество — оно
и есть естество!
Надо забыть об этом. Это случайность, ничего не значащая
случайность. Счастье, что Василий больше не сторонится ее, не держится холодно,
будто чужой.
Словно в ответ ее мыслям, Василий улыбнулся:
— Ну что, поплывем? Бог даст, обойдется! Уж больно посудина
ненадежная. Хотя… тот паттамар, на котором я путешествовал, понадежнее был, а
дело совсем плохо вышло. Ну, отдать швартовы!
Повинуясь то ли этой русской команде, то ли повелительному
взмаху индуса, перевозчик столкнул в воду хрупкое плавучее сооружение.
Пассажиры только успели ощутить себя жалкими опавшими листками во власти
бурного потока, когда лодочник и его помощник, столь же широкоплечий и столь же
скудно одетый, бросились в реку и поплыли, то и дело подталкивая перед собой
корзину.
Да… это было не то путешествие, когда скучающие пассажиры
бросают ленивые взгляды на лениво проплывающие мимо берега!
Возможно, перевозчику так было удобнее управляться с
плавучей посудиной; возможно, все дело было в причудах течения; однако чертова
коробочка непрестанно кружилась, будто юла, и хотя все помнили, как перевозчик
хвалился, что однажды помогал переправе двенадцати тысяч английских пехотинцев,
никому из пассажиров от этого не стало легче. То ли от безумного
головокружения, то ли от запоздалого страха, наконец-то навалившегося на нее,
Варенька не могла шевельнуть ни рукой, ни ногой, когда суденышко пристало.
Василию пришлось нести ее, и она уронила голову на его плечо, чувствуя себя
бесконечно слабой — и бесконечно счастливой.
Она ощущала, как ритмично движутся его мускулы, слышала его
дыхание и стук его сердца. Она боялась, что ему станет тяжело и ей придется
идти пешком, однако он шел и шел — так легко и размеренно, словно его ноша была
невесомой, и постепенно она вздохнула свободнее и принялась мечтать о том,
чтобы этот путь длился бесконечно.
Разумеется, Варенька хотела увидеть отца! Но если для этого
нужно разжать кольцо обнимающих ее рук, она готова была еще и еще отдалять
встречу с батюшкой… тем паче что он, разумеется, снова обрушится на своевольную
дочь со всею пылкостью бушуевского нрава: пылкостью хоть и безобидной, но
весьма шумной. Ну разве убедишь его, что она и вправду ничего не сделала, чтобы
навлечь на себя этот шквал неприятностей… мягко говоря! — а просто была их
безвольной жертвой.
И даже если бы она, скажем, не уехала во дворец магараджи
Такура по приглашению княгини, то все равно оказалась бы там вместе с отцом — а
значит, опять попала бы в сад, где росла голубая роза… ну и так далее. Что на
роду написано, того не миновать, всегда верила Варенька.
Только вот загадка: какие святые небесные силы могли
записать для нее, родившейся на берегах Волги, эти необъяснимые злоключения
близ Ганги? Откуда северные боги — те, кто пишет наши судьбы в книге Рода, —
ведали о том, что произойдет с нею в южных знойных краях?
Ну а если ведали — стало быть, им известно и то, кто сковал
для нее эту цепь злосчастий. Так изощренно, необъяснимо сковал…
Магараджа? Чем больше времени проходило, тем меньше
оставалось у девушки уверенности, что нападение тхагов-душителей подстроил
магараджа. Он слишком многим рисковал: все-таки Реджинальд — видный чиновник
Ост-Индской компании, а магараджа изо всех сил старается поддерживать наилучшие
отношения с англичанами. Варенька терялась в догадках, но не сомневалась, что
этот индус, вдруг ставший неразлучным спутником Василия, знает если не все, то
очень многое.
Ведь именно он открыл Василию, что Варю следует искать на
одной из Башен Молчания, и задержали их только расспросы, где именно в тот день
свершалось погребение женщины.
Откуда он узнал? Кто его надоумил? Кто осведомил его о
намерениях неведомых лиходеев?.. Если только он с самого начала не находился в
их числе, затем переметнувшись на сторону жертв. Этим и другим подобным
вопросам надлежало остаться без ответа. Делать было нечего — пришлось принять
очень простое и удобное объяснение: если есть в Индии каста, посвятившая себя
убийству, то почему не быть другой — посвятившей себя спасению людей? А законы
всякой касты непреложны, как законы Санитара — божества, олицетворяющего
великую силу солнца. И Нараян, по счастью, принадлежит к этой касте.
