Что означают эти его слова, этот отрешенный взгляд? Разве…
разве может быть, чтобы он… откуда бы он узнал?..
Василий опустил голову, нервно зашагал по краю площадки —
туда-сюда. Варенька завороженно смотрела, как мечется просторная, слишком для
него широкая рубаха вокруг стройного тела. У нее вдруг в горле пересохло.
Казалось, томительно много времени прошло, а она все
смотрела и смотрела на него. Уже опустилась ночь — тихо, незаметно, окутала
звездным блаженством, тайной негой округу. Очертания головы Василия четко,
темно вырисовывались в свете звезд, и Варенька увидела, что он тоже повернулся
— и глядит на нее. У нее сохли губы и сердце разрывалось от неясного страха: а
что, если он отпрянет, отвернется, как тогда, в ночном саду магараджи? Она
хотела что-то сказать, но не было сил прервать это оцепенелое молчание. И тут,
словно вражеский лазутчик, а может быть, посланец светлых дружественных сил,
рождающаяся луна взошла на небеса и простерла свои бледные серебристые лучи на
развалины Мертвого города.
Василий шагнул вперед… и Варенька еще успела мимолетно
удивиться, что разделявшее их расстояние он преодолел так быстро. Потом
сообразила, что сама тоже бросилась к нему… и это было последней мыслью:
смятение чувств охватило ее и подчинило себе всецело.
Казалось, промедлить в слиянии — значит для них умереть.
Право, чудилось, жизнь их зависит от той быстроты, с какой они сорвут друг с
друга одежду. Благо одеяния были скудны… и все-таки ни клочка, ни обрывка не
должно было остаться между телами. Губы впились друг в друга, сплелись пальцы,
сомкнулись колени, груди — и так они замерли на миг, переводя дыхание, как бы
осознавая свершившееся. Да… они вместе. О боже, они вместе!
Никто не был сейчас способен размышлять, изумляться,
стыдиться. Небесная стрела пронзила их разом… и они рухнули на мраморный пол,
который показался им мягче пуховой постели.
Боги взирали на них. Лунный свет наполнил жизнью мраморные
черты… Много лет, много сотен лет ждали они этой ночи! Семя бродило в набухших
лингамах, жаждущие кони пересыхали в напрасном томлении.
Проворные пальцы, призванные возбуждать и услаждать, сводила
вековая нетерпеливая судорога. Они были зачарованы мертвыми чарами брошенного,
забытого города, и вот светоч жизни возгорелся среди этой вековечной тьмы!
…Они оба были обнажены, однако тела их пока еще только
прижимались друг к другу, не испытав последнего слияния. Пока что сливались их
губы — нет, жадно впивались, словно стремясь непременно повторить их прежний
поцелуй: такой волшебный и такой краткий, такой незавершенный. Но теперь они
оба знали: поцелуй — это всего лишь магический ключ, открывающий врата желания,
и мгновенно повернули его в скважине.
Страсть лишила их сознания, заставила забыть и об
осторожности, и обо всех преградах, что некогда отвращали их друг от друга или
держали на расстоянии. Не осталось ничего в мире, кроме близости этого
счастливого мгновения взаимного обладания, и, когда рука Василия медленно, как
бы спрашивая дозволения, проникла меж их тесно прижавшимися телами и
заскользила по шелковистым грудям и напряженным бедрам, Варя ощутила, что она
сейчас умрет от переполнявшей ее любви.
Этой любовью сочились ее губы и язык, эта любовь сбрызнула
тело мелкой росой, но обильнее всего источало эту влагу ее лоно, и она сама
ощущала этот странный, пьянящий запах потоков своего вожделения.
Горячие пальцы осторожно, чуть касаясь, ласкали ее врата.
Она понимала, что Василий опасается испугать ее, причинить боль и этими робкими
касаниями как бы спрашивает ее разрешения. Ей хотелось крикнуть: "О да!
Иди, иди же ко мне!" — но поцелуй прервать было нельзя,
невозможно, поэтому она сняла руку с его плеча и точно так же медленно,
трепетно повела по его телу.
Он был красив и совершенен — Варенька помнила то, чем
наслаждался ее взор, — и теперь ее пальцы находили тому подтверждение, с
восхищением скользя по напряженным, на диво соразмерным линиям и изгибам,
причем ее не оставляло ощущение, что касается она прохладного шелка или
потеплевшего мрамора, так все было в нем точно, чудно изваяно небесными
ваятелями. Рука ее нашла руку Василия, пальцы их ласкали друг друга,
сталкивались, губы то замирали, то вновь упивались поцелуями. И оба они
ощутили, что прелюдия любви должна быть завершена, иначе сердца, не выдержав
томления и ожидания, разорвутся.
Луна замедлила, свой ход над мраморным ложем — и легкий
ночной ветерок всколыхнул листву. Затрепетали тени на зеркальных и мозаичных
стенах. Освещенные бледным сиянием, заиграли самосветные блики.
Сверкали позолота, серебро, мерцали каменья. Казалось, весь
храм вдруг сделался освещен потоками света, которые сбегали по нему, подобно
серебристым струям воды. Стволы деревьев, колонны, ветви теперь казались
покрытыми блистающим металлом. Ночные цветы горели, будто разноцветные
светильники, и радуги горели вокруг них. Чудилось, весь храм, весь сад вокруг
него, весь Мертвый город окутан дрожащей живой сетью, и все, чего касается она,
оживает.
И вот, и вот уже близок заветный миг. Уже бесстыдные ласки
Ганеши заставили Сиддхи широко раздвинуть чресла и приподнять свой лотос,
жаждущий орошения. Шива изнемогал от тяжести своего божественного меча, острие
которого было подернуто росою страсти, и Парвати, прекрасная Парвати
трепещущими руками вздымала набухшие груди свои к алчным губам возлюбленного.
Взоры Вишну и Лакшми слились, они целовали друг другу кончики пальцев, и
божественная сила изливалась из тела в тело, все ближе подбираясь к средоточию
мужской и женской сути, жаждущей соединения и полного обладания. Кама понял,
что недоступная, дерзкая Рати сейчас будет молить его о сближении.
Кришна порывисто упал на колени меж измученных ожиданием ног
Радхи, а она завела глаза, сознавая, что мгновения ее ожидания сочтены. Богиня
обнимала своего возлюбленного. Ароматы белых потоков сомы напоили воздух,
тревожно затихла листва, и тигр, шагнувший из логова, замер, ощутив, как
страсть вливается в его ноздри и медленно переполняет тело.
Еще миг… о, еще миг…
И трижды прокричал павлин.
Глава 14
Отеческая воля
Боги, спутники бессмертия, у которых впереди — вечность,
услышали этот клич и успели замереть в объятиях друг друга, Теперь ничей, даже
самый внимательный взор не отличил бы их от каменных изваяний.
Однако люди ничего не слышали: единорог ворвался в пещеру и
буйствовал там, бился в ее стены и своды, словно чая прорваться куда-то еще,
туда, где слепящий свет и неземная сладость…
— Чандра! — Этот исполненный изумления и боли зов,
прилетевший из ночи, заставил Вареньку замереть.
