— Огнестрельное оружие только у вас, европейцев, считается
единственным или, по крайней мере, самым верным способом одолевать диких
зверей. У нас, дикарей, есть и другие средства, даже более опасные. Бенгалец с
дубиной и саблей спокойно идет на тигра своей родины — свирепейшего из всех
тигров Индии…
— Но у тебя ничего не было: ни дубины, ни сабли! — рявкнул
Реджинальд, уже почти не владея собой — в основном потому, что этот туземец,
чудилось, разговаривал свысока со служащим Ост-Индской компании!..
Однако последовавший затем поклон индуса был исполнен самого
глубочайшего почтения.
— Сагиб-инглиш всегда прав! У меня не было ни дубины, ни
тальвара! — сокрушенно согласился Нараян и вновь зашагал по тропе.
Реджинальд, деревянно переставляя ноги, замаршировал следом.
За ним плелся Бушуев, все мысли которого были поглощены только одним: как этот
чертов индус умудрился мгновенно восстать из пропасти, куда он только что
громоподобно сверзился вместе с «лесным раджой»?
— А ну, большое дело, подумаешь! — наконец сказал он с
вызовом. — Помню, был один мужик в деревне… сказывали, с лешим он знался.
Выйдет, бывало, в чащобу, свистнет гораздо-гораздо — и тут пойдет, пойдет по
дебрям вихорь большой, такой большой, что ели вершков по шести толщиной так и
гнет к земле! А вихрем леший идет. Станет перед колдуном, как человек: волосья
на голове долгие, и весь растрепанный, одежа наизнанку выворочена, — и спросит:
«Чего тебе надо от меня?»
А тот ему нужду свою вымолвит: корову пропавшую отыскать,
или дичи к охотничьим угодьям нагнать, или волков от деревенской околицы
отвадить. Тот все и сделает, как сказано. Может, и наш дикарь с таким же лешим
знается — тутошним, джунглевым? И сей леший все по его указке сделал, тигра
отогнал? Как думаете, люди добрые?
Ответа не было. Только тут Бушуев сообразил, что рассуждал
по-русски, а значит, спорить или соглашаться могут только двое: дочь и ее
жених, но им было не до тигра и не до лешего! Варенька забыла об отце, забыла
обо всем, вдруг схваченная крепкими руками Василия и лишенная его жадным ртом
возможности говорить.
Обоих шатало от неудовлетворенного желания. Этот путь в
джунглях был для них истинным via dolorosa
[25], потому что мысли и чувства их
сплетались так же тесно, как лианы, обвившие стену деревьев. Они не могли понять,
откуда, как возникли эти чувства, лишившие их всякого рассудка. Где-то на
окраинах сознания Василия иногда маячила избитая незнакомка с окровавленным
ртом, однако его сердце ни малейшим содроганием не отзывалось на эту картину,
прежде внушавшую ему самое лютое отвращение. Жизнь его и Вареньки началась с
того мгновения, когда они влились в череду любодействующих божеств Мертвого
города. Нет, еще там, на Башне Молчания, когда ее грудь мимолетно коснулись его
груди, и, чудилось, искра проскочила между их столкнувшимися телами — будто два
кремня ударились друг о друга… Нет, смятенно думал Василий, все это началось
еще раньше, когда он хлестал коварную голубую розу и знал, что готов вырвать
себе сердце, чтобы приложить его к ране на теле Вареньки — подобно тому, как
Нараян приложил к ней змеиный талисман…
Он содрогнулся от ледяного прикосновения. Нечто подобное он
ощутил там, в джунглях, после кровавого жертвоприношения душителей, когда
подумал, что на его плече лежит рука призрака. Но это опять был Нараян, который
стоял рядом и говорил:
— Путь зовет нас, господин.
Да, это был Нараян, который только что спешил по тропинке
впереди маленького отряда, не меньше чем за полсотни шагов отсюда. Впрочем,
Василий едва ли отметил эту очередную странность. Он послушно двинулся за
проводником, поддерживая Вареньку под руку, и, право слово, если бы сейчас
прямо над ними разверзлись небеса и на тропу сошел сам Брама, Индра, Перун
славянский… или вообще Юпитер «во всей славе своей», он едва ли обратил бы на
них внимание, занятый одной лишь мыслью; когда, ну когда же они снова смогут
заключить друг друга в объятия?!
Возможно, Нараян хотел, чтобы у чужеземцев, которых он по
непонятной причине взвалил себе, что называется, на шею, вообще не осталось
никаких сил, потому что ночь уже кончилась, а он все шел и шел по тропе,
вынуждая европейцев плестись за ним.
Первым кончилось терпение у Бушуева. На удобном участке пути
он вырвался вперед и, заступив дорогу проводнику, грозно вопросил, сколько еще
времени будет продолжаться «это издевательство».
— Да мы уже пять раз дошли бы до Ванарессы! — выкрикнул он
запальчиво. — Уже окрутили бы наших греховодников — и честным пирком да за
свадебку!
Насчет «пяти раз» было, мягко сказать, раз в десять.
преувеличено, и, верно, Бушуев это сам сообразил, потому что вдруг утих и
потребовал остановиться для привала.
Нараян покорно склонил свою гордую голову, но предложил
отдохнуть после того, как позади останется очередная тропа мимо очередного
оврага.
Уже вполне рассвело — и слава боту, потому что эта тропа
или, скорее, выемка в стене вела вдоль обрыва футов в девятьсот глубины, так
что в темноте шагнуть на нее было бы верным самоубийством. Нужен был верный
глаз, твердая поступь и очень крепкая голова, чтобы при малейшем неосторожном
шаге не свалиться в пропасть.
Варенька с замиранием сердца выпустила руку Василия: вдвоем,
рядом, идти по этой полосочке было невозможно. Тут Нараян сделал перестановку в
своем отряде: он, конечно, шел первым, за ним — Варенька, вдруг обретшая
необъяснимое спокойствие и ту отточенность движений, которая бывает у
канатоходцев; следом — Василий. Он так озабоченно следил за каждым шагом
девушки, что почти не замечал тропы. За ним пробирались Бушуев и Реджинальд,
призывая на помощь все присутствие духа.
Нараян уже ступил на твердую землю противоположного берега
пропасти, когда сзади раздался крик. Все уцепились за кустики, торчащие из
скалы, и сделали попытку обернуться. Крик повторился в четыре голоса, когда
путники увидели Реджинальда, который успел уже скатиться на изрядное расстояние
и повис, цепляясь руками и ногами за какое-то деревце. Конечно, Реджинальд был
хорошим гимнастом, к тому же обладал замечательным хладнокровием, но минута
была критическая: тонкий ствол каждую минуту мог сломаться, и Реджинальд
полетел бы в бездну.
Варенька истерически вскрикнула, вцепившись одной рукой в
руку Нараяна, а другой — стиснув пальцы Василия… И тотчас крик замер на ее
устах, потому что футах в двадцати ниже тропы появился человек. Незнакомец.
