Европейцев новый столбняк пробрал от этого заявления. Тогда
Нараян, вспомнив наконец, что трое из четырех иноземцев еще стоят на опасной
тропе, сперва вытянул их одного за другим на твердую землю, а уж потом поведал,
что племя бхилли, живущее в этих горах и этих джунглях, считает себя потомками
одного из сыновей Махадевы от прекрасной чужеземной женщины с голубыми глазами
и желтыми волосами, которую бог встретил где-то за морями и похитил. У них
родилось несколько сыновей, и один, столь же замечательный своей красотою,
сколь и порочностью, убил любимого быка Махадевы и был за это изгнан. Он
поселился в джунглях Такура, здесь женился — и вскоре его потомки прочно
обосновались в этих местах. И все они наследовали красоту прародителя —
Наследовали вместе с голубыми глазами и светлыми волосами разбойничьи
наклонности и всю порочность его.
«Мы убийцы и грабители, — так говорят о себе бхилли, —
рассказывал Нараян. — Мы убийцы и грабители, потому что так приказал отец
нашего прародителя — могучий Махадева-Шива. Послав его каяться в горы Такура,
бог сказал ему: „Иди, убийца! Иди и живи изгнанником и разбойником на страх
братьям твоим“. Так как же мы осмелились бы ослушаться приказаний нашего
великого бога? Наши поступки свершаются по воле наших вождей, а поскольку они —
прямые потомки Махадевы, то мы слушаемся их беспрекословно!..»
— Окаянная твоя душа! — тяжело выдохнул Бушуев. — Куда ты
нас завел, Нараян, чертов пособник?! Пошли назад, покуда еще не поздно! Да
мыслимо ли нам, безоружным, средь целого разбойничьего племени живыми до твоей
колдуньи дойти?! Да ведь потом еще и назад идти придется! Нет, давайте-ка
ворочаться, голуби!
При этих словах «голуби», словно по команде, обернулись — и
поглядели на страшную тропу. Даже у Василия началась дрожь в коленках при одной
только мысли, что прямо сейчас придется снова пройти по ней. Что же говорить об
остальных? Варенька украдкой перекрестилась, Реджинальд позеленел — это было
видно даже под слоем пыли, покрывавшей его лицо, да и Бушуев тотчас прикусил
язык.
— Сагиб не должен беспокоиться, — произнес Нараян свою
сакраментальную фразу, уже ставшую чем-то вроде мантры. — Обратно мы пойдем
другой тропой, в полумиле отсюда. Она совершенно безопасна.
— Безопасна?.. — тихо, даже как бы задушевно повторил
Бушуев. — Ах, безопасна! Так за каким же чертом ты, чертов сын, поволок нас на
верную погибель по этой… по этой…
Бушуев побагровел, не находя подходящего слова.
Нараян промолвил:
— Да, я нарочно пошел по этой тропе. Я знал, что бхилли идет
неподалеку, выслеживая нас. И я знал, что кто-нибудь обязательно упадет, а
стало быть, бхилли ринется ему на помощь.
— Ты…знал? — яростно просвистел Реджинальд. — Да как ты
посмел? Эти убийцы… я…
— Бхилли — убийцы, это так. Однако они не могут не прийти на
помощь человеку, попавшему в беду. Их божественный предок едва не погиб — и его
спасли здешние обитатели, с которыми он затем породнился. С тех пор бхилли
спасают всех, кто оказывается в опасности в пределах их земель, — и становятся
их верными друзьями. Все вы теперь можете беспрепятственно проходить по
владениям бхилли — вас не тронут. А сагиб-инглиш стал своему спасителю как бы
братом. Их связала смерть — ведь она была рядом, а бхилли отогнал ее. Вдобавок
у всех вас светлые глаза и волосы, а это для бхилли — знак божественного
избранничества. Теперь даже если сагиб-инглиш захочет призвать бхилли в войска своего
магараджи-кинга, они не смогут ему отказать!
Реджинальд протяжно выдохнул сквозь зубы. Было похоже, будто
воздух выходит из приоткрытого пузыря. И его спутники поняли, что это выходит
ярость. Пожалуй, Нараян и в самом деле был «чертовым сыном», потому что он
оказался необыкновенно проницателен и нашел единственную тропу к сердцу
«сагиба-инглиша». У Реджинальда от явившихся ему перспектив даже глаза
заблестели. Однако он сохранил вид грозный и заносчиво вопросил Нараяна:
— Коли так, отчего ты сам не сорвался в пропасть и не сыскал
благоволения бхилли? Я-то видел, как он злобно на тебя поглядывал!
И тут все увидели — впервые увидели! — что
чеканно-невозмутимые черты Нараяна тоже могут выражать растерянность. Во всяком
случае, он смотрел на Реджинальда так, будто тот сморозил нечто несусветное.
— Я… в пропасть? — пробормотал наконец индус. — Но ведь… это
невозможно!
Вслед за этим суровая маска вновь накрыла лицо Нараяна, и,
резко повернувшись, он зашагал вперед. Поняв это как сигнал к действиям,
путники поспешили за ним, но каждый из них был столь озабочен своими мыслями,
что даже не замечал удобств широкой, торной тропы, по которой они теперь шли.
Реджинальд воображал новых легионеров Ост-Индской компании,
светловолосых и светлоглазых, беззаветно преданных сэру Фрэнсису и готовых по
одному его слову ринуться в огонь и в воду.
Бушуев ломал голову над тем, почему так растерялся Нараян,
когда зашла речь о падении в пропасть. Почему он сказал — невозможно? Такое
событие было настолько ниже его достоинства? Казалось чем-то совершенно
несусветным? Или… или он был просто не способен упасть в пропасть и безумная
тропа для него не представляла ничего особенного — как и для бхилли? Недаром
спаситель Реджинальда сперва разозлился, а потом смиренно назвал Нараяна
бхамией, то есть вождем. Ох, все эти туземцы одним миром мазаны: тхаги, парсы,
бхилли… русскому человеку плюнуть негде — непременно попадешь в разбойника!
А Василий и Варенька думали об одном. Слово «Чандра», будто
тревожный колокольный звон, отдавалось в их воспоминаниях, и обоим казалось,
что не жаркое солнце, а серебряная луна вновь глядит на них с небес.
— ..А может быть, ты решила подшутить надо мною, Тамилла?
Может быть… Ну, говори! Что же ты молчишь?
— О господин, я умоляю тебя, небесами заклинаю: поверь! Я не
осмелилась, никогда бы не осмелилась перечить тебе!
— Ты и не перечила. Ты всего лишь не выполнила мой приказ. А
помнишь, что я говорил тебе, говорил не однажды: здесь нет воли твоей и моей,
здесь есть одна только воля богини! Оскорбив меня, ты оскорбила ее.
И ты понимаешь, что это значит, Тамилла.
— О господин!
— Не кричи так. Богиня слышит даже шелест мыслей, ей не
нужны бесполезные вопли.
— О господин, нет, не надо. Смилуйся! Может быть, богиня еще
простит меня? Если ты простишь…
— Слишком много ошибок, Тамилла. Слишком много!
Ты не одолела этого русского — позор! Позор не только тебе,
но и мне! Я совращался твоей красотой, а он отринул тебя, словно какую-то
падаль. Значит, я совращался падалью?
