Кивнул удовлетворенно: это было то, что он искал!
Когда они с Варенькой шли в сад… нет, правильнее будет
сказать, когда их конвоировали в сад смотреть розу роз, он почти неосознанно
запомнил это место: стена понижается, а ров как бы чуть уже. Сейчас ему не
казалось, что расстояние значительно меньше, но все равно — цепи должно
хватить.
Эту цепь не иначе оставили в арсенале Мертвого города добрые
боги, благосклонные к безумцам — даже пришлым из России. Там было много таких
гремящих проржавевших клубков: в основном цепи для слонов, тяжеленные и оттого
бесполезные. Эту он нашел уже ночью, отчаявшись и решив, что придется срезать
лианы.
Лианы, да… а он все-таки потяжелее обезьянок, да еще со всех
сторон обвешан оружием. Но эта цепь выдержит его тяжесть — роскошная, легкая,
великолепная цепь, выкованная, чудилось, из единого куска металла, потому что
скрепленья звеньев на ней были почти неразличимы. Хорошо, если и неразмыкаемы…
Хорошо, если. она не устала от веса тех многих мужчин, тяжесть которых
выдерживала раз за разом, когда они, раскрутив ее, бросали прикованную к ней
когтистую лапу на крепостную стену, а потом лезли, упираясь ногами и
перехватывая руками, держа в зубах кривой нож, оперив кисть хищным пятипалым
вагхнаком, в любой миг готовые метнуть лезвие чакры!..
Вся разница между этими храбрецами и Василием состояла в
том, что для них цепь была подъемным вертикальным мостом — а ему нужен навесной
горизонтальный. Поэтому он заставил себя не думать о том, насколько крепки
звенья цепи, а весь сосредоточился на ее длине.
Около пятнадцати аршин — чертовская была тяжесть!
Должно хватить.
Он стал под пальму, прижался к стволу. Сложил цепь у ног
бухтой, как лодочную веревку. Грохот, конечно, стоял… или ему казалось? Ну,
теперь уж отступать некуда. Взялся за край с когтями, раскрутил — бросил цепь
сильно вперед и вверх.
Когти страшно, чудовищно, будто железная лапа ракшаса,
вытянутая из ночи, просвистели, процарапали тьму и с глухим, скрежещущим ударом
зацепились за край стены.
«Сейчас набегут!» — подумал Василий с замиранием сердца.
Однако в крепости по-прежнему царила тишина.
«Напились все, что ли? — усмехнулся мрачно. — Ну, я
васпохмелю!»
Цепи только-только хватило, чтобы захлестнуть ее вокруг
ствола пальмы. Сноровисто действуя табаром, он забил секиру с двойным лезвием в
ствол: теперь цепь не сползет, не ослабеет даже под той мощной тяжестью,
которую ей предстоит выдержать.
Ему казалось, что он хоронит боевых друзей, когда отложил в
сторону некоторое количество своего арсенала. В первую очередь расстался со
щитом. Хорошая штука, и спину ему в пути верно защищала, однако это оружие для
обороны — Василий же собирался нападать.
Ничего, правую руку ему закроет латунная рукавица, а левую…
как-нибудь, ладно.
Защелкнул пояс с огромной пряжкой и гибкой стальной петлей.
А может быть, эти неведомые воины — ну, кто сложил в подвале оружие, — каким-то
образом знали, что именно может понадобиться для штурма крепости Такура одному
сумасшедшему русскому… который еще и на свет не родился, когда его уже ожидал
сей отменный боеприпас? Ну, коли так, спаси вас бог, братушки!
С силой потянул петлю, потом опробовал ее, поджав ноги и
повиснув всей тяжестью, — вроде держится, нигде не скрипит, слабины не дает.
Подошел к краю обрыва — и, перекрестившись, с тихим шепотом:
— Господи, спаси и сохрани! — шагнул во тьму, мелко и быстро
перебирая в воздухе ногами, а руками перехватывая цепь.
На спине у него столько всего оставалось навьючено, что
нечего было и пытаться закинуть ноги на цепь и перебираться на всех четырех
конечностях, подобно тому, как ленивец перебирается по длинной ветке.
Хорошенькое для него обозначение, особенно сегодня, после такого марш-броска…
Нет, он не ленивец, хотя, может быть, такой же глупец, как этот вечно
полусонный зверек. Надо надеяться, что там не навострены стрелы, за зубцами
стены: мишень он сейчас — лучше не надо, и, если в него выпустит хотя бы по
две-три стрелы каждый лучник, к утру Василий сделается похожим на огромного
ежа, висящего над пропастью. Или сердитого дикобраза. Мертвого, но сердитого…
Он нарочно старался занимать себя мыслями о всякой ерунде,
чтобы не думать о боли в руках, изрядно-таки отвыкших от подобных упражнений.
Пожалуй, придется попросить у госпожи Фортуны еще одной уступки: ему нужна
будет хотя бы маленькая передышка после того, как доберется до крепостной
стены, — передышка для рук, разминка, не то он даже камышинку не поднимет, не
говоря о тяжеленной ханде! Тем паче о боевом табаре… который на самом деле
топор.
Как это сказала Варенька?
Он скрежетнул зубами и таким мощным, неожиданным рывком
послал свое тело вперед, что едва не вывернул левую руку из плеча. Изо всех сил
старался не думать пока, зачем, собственно, он здесь, не думать о Вареньке,
зная, что ее имя будет как прикосновение раскаленного лезвия к открытой ране,
однако такого приступа боли даже не ожидал.
«Как это она говорила? — проползло коварное воспоминание. —
Светас — свет, дева — богиня…»
От неосторожного рывка его несколько раз повернуло, и луна,
как раз в это мгновение выглянувшая из-за гребня джунглей, насмешливо и
торжествующе взглянула ему прямо в лицо.
"О, она знала, что сразу победит… она и победила сразу!
Человек медленно разжал руки и, если бы не металлическая петля, защелкнутая
вокруг его пояса, рухнул бы в ров, откуда уже с готовностью высунулась длинная,
маслянисто блеснувшая морда. Жадно приоткрылся глаз, жадно разинулась пасть…
щелкнули зубы, схватив только бессонную глупую мошку, еще дальше выставилась из
воды голова, зубы, чудилось, удлинились в два раза… разочарованно клацнули:
добыча слишком высоко!
Крокодил нырнул, чтобы охладить свою алчность, и снова
высунулся из воды, готовый к долгому, терпеливому ожиданию.
Василий висел, запрокинув голову, глядя в лунное,
серебряное, опаловое око. Едва слышный металлический звон достигал его слуха —
размеренный, мелодичный, холодный звон.
…Да, туземцы и не пытались скрыть свой трепет, едва
удерживались, чтобы не пуститься наутек, зажав покрепче уши, лишь бы спастись
от водопада звуков.
А он без труда догадался, что пела не какая-то неведомая
сила, а сам бамбук. В его коленцах играл ветер, превращая эти заросли в десятки
тысяч свирелей. Все просто… все величаво, все непостижимо! Нервы натянуты, как
струны, и словно бы вибрируют в лад этой нечеловеческой музыке. И луна глядит
ему в глаза.
