Она испускала целые потоки света, осыпала серебром все
вокруг. И это не луна смотрела ему в глаза… это была богиня… нет, женщина,
похожая на белый призрачный цветок.
Так близко, так четко видел он ее лицо, словно оно было
нарисовано перед ним на белом лунном диске: высокий лоб, и высокие скулы, и
маленький, очень твердый подбородок, а на нем едва намеченный прочерк ямочки.
Серебристые ресницы, опалово переливающиеся глаза. Она смотрела на него — в его
жизни не было еще ничего чудеснее, чем этот взгляд; звала его, звала… на
помощь! Звала на помощь — Варенька. Это Варенька зовет!
Ее лицо исчезло с небес: луна скользнула за башню, и Василий
смог опустить окаменевшие веки.
Металлический звон… Это не бамбук. Это звенит его арсенал,
звенит, поет, словно дудочка змеечарователя, и крокодил, высунувшийся изо рва
чуть не до середины туловища, тупо, зачарованно поводит огромной головой, раз
за разом все шире разевая пасть, усеянную пластинами кошмарных зубов.
Василий рванулся, поймал цепь и, перехватываясь руками, в
которых, чудится, удесятерились силы, в несколько мгновений достиг крепостной
стены.
Забросил на нее ноги, зацепился рядом с крюком, натянувшим
цепь. От резкого движения табар выскользнул из-за пояса, угодил точнехонько в
разверстую пасть крокодила и застрял в его горле. Судорожно всхрапнув, чудовище
окунулось с головой, забило хвостом… но скоро тяжелая вода успокоилась и вновь
сделалась гладкой, будто масло.
Василий этого уже не видел: он бежал по стене, мчался,
словно ураганом рожденный, как сказал бы поэт… но мысли, тревожные мысли
обгоняли его.
Почему здесь никого нет?!
Он помнил, как магараджа сопровождал его в ночные покои;
тогда вся эта стена была утыкана стражей.
Сейчас же — никого. Предположим, они тогда перед господином
хвастались усердием. А теперь кот спит — и мыши спят? Да нет же, ну кто-то
должен был остаться на стене, хотя бы для видимости охраны!
Никого, вот же глупость какая. Одно из двух: или стража в
самом деле спит как мертвая, или магараджи нет в Такуре. У него, помнится,
говорил Реджинальд, таких дворцов не счесть. Разве не мог он отвезти Вареньку
бог весть куда? Сколько дворцов — столько и гаремов. И в одном из них…
Он запнулся. Не думать, пока не думать об этом! Думать о
том, что существует еще третье объяснение безлюдности, и безмолвию, и тишине.
Самое верное объяснение — засада. Ловушка.
Он затаил дыхание, сбавил шаг — и в эту минуту впереди
мелькнула тень женщины.
Она пыталась отворить какую-то дверь, оглядываясь отчаянно;
лунный полусвет уродовал, коверкал ее лицо.
Дверь почти поддалась ее усилиям, но Василий оказался
проворнее: настиг, схватил ее за плечи, повернул… и ахнул, увидев избитое,
изуродованное лицо, кровоподтеки на щеках, борозды от ногтей на лбу и
запекшуюся кровь у корней волос, словно женщину таскали за волосы, пытаясь их
выдрать.
И ощущение, что он находится разом в двух местах — стоит
здесь, на крепостной стене, и одновременно в Беназире, у резных ворот, за
которыми дом Бушуева, — ударило по нему и сделало беспомощным.
Неужто это та самая рабыня, из-за которой он ненавидел
Вареньку? Но разве это может быть?.. Совпадение? Бред?
В черных огромных глазах что-то затрепетало, какое-то живое
выражение; Василий не сразу понял, что это ужас. Она заслонилась ладонями и
теперь выглядывала из-за них, бормоча:
— Не убивай меня, господин! Смилуйся… о, смилуйся над
несчастной, чьи дни сочтены!
— Да будет тебе, — ошеломленно пробормотал Василий. — Ты мне
не нужна, иди своей дорогой. Скажи, только скажи: магараджа здесь?
— Он уехал до заката, — был ответ.
— Один?
— Нет, со свитой.
Уехал до заката… Но никто не выезжал из замка!
Может быть, через другие ворота? Значит, нет засады, зря он
стерегся. И зря ломился сюда, зря висел надо рвом… нет, еще есть надежда, что
магараджа не взял ее с собой!
— Агарем?
— У него здесь нет гарема. Он привез себе белую мэм-сагиб,
но не взял ее с собой!
Сердце Василия подпрыгнуло к горлу, однако что-то в лице
девушки остановило порыв надежды.
— Белую мэм-сагиб? Какую?
— Ты знаешь ее. Я знаю ее, — ответила служанка. — Я не
видела ее несколько недель, однако она не сделалась добрее! Видишь? — покрытая
багровыми пятнами рука взлетела ко лбу. — Я снова не угодила ей, как и раньше…
— Послушай! — недоверчиво воскликнул Василий. — Ты что,
преследуешь ее?! Откуда ты здесь взялась?
— Я просила защиты у магараджи Такура, — проговорила
девушка. — Он подарил меня мэм-сагиб Барбаре, к нему я и вернулась, когда
убежала от нее. Тогда же ты увидел меня на улице Беназира, помнишь? Ты и
сагиб-инглиш. Он здесь, с тобою? Я хочу припасть к его ногам, как сейчас
припадаю к твоим!
Она и вправду сделала движение рухнуть на колени, да Василий
оказался проворнее и подхватил ее. Тотчас же горячее под тонким сари тело
прильнуло к нему, огромные глаза заглянули в глаза, руки легко легли на плечи.
— Позволь отблагодарить тебя, господин! — зашелестел
шепоток.
Секунду Василий глядел на нее недоверчиво, потом осторожно
отодвинул от себя.
«Экие же девки здесь распутные, проходу человеку не дают! —
возмущенно подумал он. — Одно у них на уме: мужика в постель уложить, а к поре
сие или нет — им без разницы».
— Ты… погоди, — неловко сказал он, вытягивая руку и
придерживая девушку на расстоянии. — Я спросить хотел…
— Тебе отвратительно мое уродство! — с рыданием воскликнула
она, опуская на лоб складку сари и прячась от лунного луча, заглянувшего между
зубцами башни.
Девушка с силой, удесятеренной отчаянием, толкнула дверь,
возле которой стояла, и та наконец поддалась.
Она канула в душистую, пропахшую сандалом тьму, рассеиваемую
несколькими факелами, укрепленными на стенах, но Василий тотчас оказался рядом,
снова поймал ее за руку.
Девушка вырвала ладонь, горестно сплела пальцы:
— Но чем же я виновата?.. О, пусть Оспа-Шатила возьмет ее
лицо, думала я! Я желала ей тысячу страшных смертей, но, увидев, как хочет она
умереть, встала на ее пути, желая спасти, — и вот чем она отплатила мне!
