— Только одну ночь она была богиней, — пояснила Тамилла. —
Совокупление с Шивой свершилось, Кали очищена от крови и алчет новых жертв. И
первой жертвой должна была сделаться та, которая посмела надеть на себя личину
богини.
— Посмела?! — Василий попытался рассмеяться, но услышал
какое-то хриплое карканье — и оставил эти бесплодные попытки. — А что, ее
кто-то спросил? Может быть, ты хочешь сказать, будто моя жена знала заранее,
какую роль ей предстоит сыграть?
— Нет, о нет! — Она быстро положила ладонь на его плечо. —
Нет, о нет! Клянусь, твоя богиня — просто невинная жертва. Ты верно угадал:
магараджа очень боялся, что вы увидите друг друга — и вспомните ту ночь. Он
велел отправить тебя в Ванарессу — о, не иначе демоны помутили его разум! — В
голосе вдруг зазвенела ярость. — Но оказалось, что ты входишь в дом к его
другу-инглишу! Ну да, за тобой следили, конечно, следили. Магараджа понял, что
ты можешь оказаться в его дворце вместе с инглишем, — и встревожился. Можно
было убить тебя, но обряд не велит убивать любовника богини раньше, чем ее.
Магараджа решил сделать все, чтобы ты не смотрел на богиню глазами любви. Ему
показалось, что ты, подобно инглишам, ненавидишь тех, кто истязает рабов.
Поэтому он велел мне… ну, ты знаешь.
— Знаю, да, знаю! И эта клевета, будто она требовала
убийства садовника! Но почему… нет, я не понимаю!
Он схватился за голову. Мысли сплелись в какой-то огненный
клубок, из которого каждое мгновение выскальзывал обрывок раскаленной нити,
впивался в мозг, причинял острую боль. Кровь билась в висках, застилала глаза.
— Подожди, я хочу понять! Почему все происходило так… так
долго, так нелепо? Почему магараджа не прикончил Вареньку сразу, как только был
исполнен обряд?!
Тамилла поглядела на него с суеверным ужасом:
— Как же ты не понимаешь? Человек не может убить богиню
своими руками!
— Ну разумеется! А дохлая кобра в кустах отравленных роз?
Это не убийство?
Тамилла резко выдохнула, потом заговорила так же испуганно:
— Человек может помогать богине умереть. Яд, цветок — это
невинно, вполне невинно.
— О да! — сказал Василий. — О да! Вполне!
— Невинно в глазах всевидящих богов. Знаешь, как говорят?
Кто, усевшись вдвоем, советуется — обо всем знает Варуна, ибо он третий при
двоих и второй при мыслях одинокого. Поэтому, как ни хотелось магарадже
прикончить богиню вместе со всеми вами с помощью своих тхагов-душителей, он был
принужден заточить ее в Башню Молчания. Там она умерла бы или убила бы себя
сама. Как… как прошлой полночью.
— Как прошлой полночью… — бессмысленно повторил Василий. —
Значит, это самоубийство было угодно Кали?
— Да, да! — с жаром согласилась Тамилла. — Богиня будет
довольна, что ее земное воплощение сольется с нею.
— А Нараян? — тихо спросил Василий.
Глаза Тамиллы сделались огромными.
— Нараян? Я не знаю…
— Если ты скажешь, что не знаешь Нараяна, я не поверю! —
Василий с новым раздражением стиснул ее кисть, мимолетно удивившись тому, какая
сильная, упругая у нее рука. — Ты была там, в водоеме… на острове!
Ион едва не ударил тебя за то, что я тогда… ты помнишь?
Она медленно опустила ресницы:
— Помню ли я? О… это мое несчастье! Мне жаль Нараяна! Он
жертва своего сердца, потому что он так же полюбил богиню, как я…
И вдруг обвилась всем телом вокруг Василия, припала жадным
ртом к его губам, а руки продолжили то, что она успешно завершила в темном
водоеме, но чего не удалось ей сделать в одном из покоев этого дворца. Ну,
волшебный, многообещающий третий раз…
Она вела ладонями по его телу, и Василию казалось, что перед
ним великолепная арфистка, которая прекрасно знает, как заставить все струны
мужского существа запеть любовную страстную песнь. Арфистка, да…
Он был в одном салоне в Париже, они были там вместе с Реджинальдом,
и дама в сиреневом туалете, с высоко подобранными белыми волосами, играла в
честь победителей дивные мелодии. Однако у Василия весь день чудовищно болела
голова после ночи с Эжени… вдобавок там присутствовала не одна Эжени, а еще две
какие-то красотулечки — или три?.. Словом, было не до музыкальных пассажей, он
только с преувеличенным дурацким вниманием следил за длинными мелькающими
пальчиками, которые перебирали струны так проворно, как пряха — прядет,
кружевница — плетет, сборщица чая — скручивает листочки, а человек, ненароком
севший в муравейник, обирает с себя жалящих воинственных насекомых. И вот
перебор пальцев сделался таким стремительным, что за ним просто невозможно было
уследить… у Василия кругом пошла голова, а к горлу подкатил комок, и какое-то
мгновение он холодел от ужаса, что его сейчас вывернет на бесценный обюсонский
ковер, словно беременную институтку…
Он резко кашлянул и перехватил запястья Тамиллы уже около
своих бедер.
— Постой, — проговорил, чуть задыхаясь. — Я больше не могу…
не могу терпеть. До смерти боюсь щекотки.
Одним бессмертным богам известно, как ему удалось облечь
сугубо русскую грубость в щелкающий, шелестящий, попискивающий, будто птичьи
голоса, язык этой страны, этой лживой женщины.
Она оторопела на миг — только на миг, но тотчас очнулась — и
рванулась было во тьму, которая ее породила на горе и муки Василия, однако даже
это сильное, гибкое тело не могло противостоять стальному аркану, которым ее
захлестнула рука взбешенного мужчины.
— Не дергайся, змеища! — прошипел он. — Что, наступил тебе
на хвост? Ничего, послушай-ка! Думаешь, я по верил тому, что ты здесь наплела?
А знаешь, почему не верю? Потому что я жив! Я жив! Это значит, что и жена моя
жива, потому что, умри она еще до полуночи, и я не встретил бы рассвета. У нас
с ней одно сердце, кровь одна — жизнь одна. — Он хрипло расхохотался. — Ни
минуты не верил тебе, ни единой минуточки. Мне хочется опять окунуть тебя в
воду да еще хорошенько поскрести скребком — глядишь, и эту мерзкую личину
отмою, а там еще какую-нибудь пакость обнаружу. Не ту ли тварь, которая завела
Вареньку на Башню Молчания? Ты, я погляжу, здесь и швец, и жнец, и в дуду
игрец? На все руки от скуки?
Он уже не затруднял себя переводом, чудилось, забыв все
слова на хинди: ничего, поймет!
Впрочем, и Тамилла не сомневалась, что он поймет ее, когда
вдруг закинула голову — и нечеловеческий рев, словно бы исторгнутый сонмищем
демонов, вырвался из ее груди:
— Майн бхука хо! Я голодна!
