Однако Василий держался, фехтуя левой рукой и работая
вагхнаком — правой, когда какая-нибудь наглая черномазая рожа оказывалась
слишком близко. Он мог жалеть только о том, что нет третьей руки, для другой
сабельки, однако и одной положил уже немало ворогов, непривычных рубиться с
левшой и терявших драгоценные мгновения на то, чтобы перестроиться в маневре.
Ну что ж, как рубаки все эти орущие туземцы и в подметки не
годились бонапартовским ветеранам, которые зубами рвали армии союзников на
подступах к Парижу и, видя перед собою хитреца-левшу, с усмешкой тоже
перебрасывали саблю в левую руку: «Avec plaisir, s`il vous plait, monsier!»
[28].
Существовала маленькая разница: там Василий был со товарищи,
а здесь — как бык взъяренный, но одинок.
И вот-вот прилетит снизу еще одна чакра, или стрела, или
копье… Он как-то вдруг, внезапно понял, что обречен, а значит, обречена и
Варенька, но, вместо того чтобы родить страх в его сердце, эта мысль
удесятерила его силы.
Он спустился на ступеньку, еще на две… Вдруг гулко ударил
барабан — и Василий оказался один на лестнице: наступающие отхлынули, и только
трупы остались на ступеньках.
Они опять сгрудились во тьме, а магараджа вытянулся во весь
свой плюгавенький росточек, вскинул саблю Сиваджи…
— Попался, голубочек! — радостно выдохнул Василий, смахнув с
пальцев вагхнак. Он уже занес руку, чтобы размахнуться, послать чакру вперед,
чтобы смертоубийственное лезвие чиркнуло по горлу этого коварного…
И рука его опустилась.
Какая-то темная волна прошла по телу, окатила его
нерассуждающим ужасом. Тоска сжала сердце.
Василий уронил чакру — звон металла по ступенькам показался
отчаянным далекимзоврм… на который он уже не мог отозваться.
Медленно поднял голову — и пошатнулся. Слабость, внезапно
овладевшая им, была так сильна, что он едва не свалился на ступеньки. Да еще
что-то непрестанно било его в грудь, ударяло по голове, толкало, заставляло
лечь, лечь, сдаться. Мерные удары барабана заставляли лестницу вздрагивать, и
Василий уже с трудом удерживался на ногах. Еще секунда, и, несмотря на тупую,
но сильную, как удары молота, боль в висках, им стало овладевать невыразимое
чувство покоя; он смутно осознавал, что лишается чувств.
В глазах его все плыло, но какой-то тусклый красный огонек
внезапно приковал к себе взгляд. Он двоился — и Василий не сразу осознал, что
смотрит в два красных, алчных глаза. Это были глаза Кали, и под ее взором
Василию показалось, что он связан, опутан, что его беспомощного влекут на
заклание неведомые силы.
И хотя он не мог уже пошевельнуть ни одним пальцем, ни
произнести ни одного звука, он не испытывал ни малейшей боли, не было даже
искры страха в душе: одно только полное затишье всех чувств.
«Неужто это смерть?» — мелькнуло у него в голове, и чей-то
чужой голос ответил:
«Да, о да, вечная смерть!»
Он поник головой, ощущая, что нет ни сил, ни желания
противиться. Он знал, что жизнь еще теплится в его теле, однако не испытывал ни
малейшего сожаления от того, что этот слабенький огонек скоро погаснет.
Что-то холодное соскальзывало с руки. Латунная рукавица
ханды… последняя хитрость — меч… Эти слова больше ничего не значили для него,
ничего.
Он сделал еще один неверный, колеблющийся шаг — и в этот миг
что-то пронзило его левое плечо. Василий взревел от боли, качнулся, хватаясь за
плечо, словно хотел сорвать тяжелую длань, вцепившуюся в него. Чудилось, боль —
рука смерти легла ему на плечо! Сознание вспыхнуло, ожило, мышцы напряглись. Он
понял: в плечо попала стрела или нож. Его убивали сзади, предательски!
Он повернулся, чтобы увидеть лицо этого последнего врага,
убийцы, еще более коварного, чем сам магараджа…
Перед ним стоял Нараян.
И он еще успел рвануться к горлу этого предателя, прежде чем
мрак овладел всем его существом.
Глава 21
Третья смерть
Не бойся, не умрешь — ведь ты рожден
Для жизни долгой… Боль я изгоняю
Заветным словом:
Да придет дыхание.
Сознанье пусть затеплится в тебе!
Прохладное дуновение коснулось лба, и Василий ощутил, что
грудь его поднимается и в нее входит воздух. Он с болью закашлялся, словно это
обыкновенное движение было чем-то забытым, непривычным… грудь, чудилось;
замлела, оставаясь так долго каменно неподвижной. Веки его трепетали, желая
подняться, С невероятным усилием, словно приподнимая неимоверную тяжесть,
Василий приоткрыл глаза и тотчас зажмурился снова, потому что нестерпимо яркий
свет, заливавший мир, так и хлестнул по ним, выбив жгучие слезы.
Он отвык дышать, отвык видеть. Губы не повиновались —
говорить он тоже отвык. И хотя откуда-то знал, что у него должны быть руки и
ноги, их он тоже не ощущал.
Да воссоединятся телеса!
Да возродятся зрение и сила!
Из забытья, как некогда, восстань!
Так… уже лучше. Тысячами иголочек закололо все тело: это
ожила в нем кровь, ринулась делать свое животворящее дело, однако Василий
чувствовал, что еще далековато до того, чтобы «из забытья, как некогда,
восстать», — слишком долго он пробыл во мраке… в том мраке, который обрушился
на него, когда стрела Нараяна пронзила ему плечо.
И сейчас словно бы еще одна стрела вонзилась в него — на сей
раз в голову. Эта стрела была изумление.