— Вот как? Но она уверяла меня, будто Варенька… будто они
похитили Вареньку и меня, чтобы изображать Кали, жаждущую очищения от крови, —
растерянно пробормотал Василий.
Наконец-то хоть одно простое, человеческое чувство
отобразилось на лице Нараяна. Это было презрение — насмешливое презрение… То
есть он все-таки оказался способен на целых два человеческих чувства!
— Да, мало кто поистине понимает значение Кали!
Мало кто может видеть ее без страха за свою жизнь.
Кали черна, ибо она — вход в пустоту. Ее чернота состоит из
всех цветов и поглощает все цвета. Ее нагота привлекает и отталкивает. Ее три
глаза означают, что она абсолютно властна над тремя составными частями времени:
прошлым, настоящим и будущим. Ее четыре руки простираются во все стороны света:
на запад и восток, на север и юг. Ее высунутый язык говорит о чувственной и
всепоглощающей природе… Но может ли кто-то представить себе, чтобы Кали
пожелала очиститься от крови жертв, а значит, пожелала расстаться со своей
сущностью?
— О, будь она проклята! — вскричал Василий, безнадежно
махнув рукой. — Я отчаялся понять! Мне не до этого! Скажи, где моя жена? Ты знаешь?
Она жива?
Нараян медленно кивнул.
— О, слава господу! Эта тварь Тамилла подсунула мне ожерелье
Кангалиммы, будто бы поднятое со дна крокодильего рва, куда в порыве отчаяния
бросилась Варенька.
Но я не поверил, я заставил себя не поверить ей, иначе умер
бы на месте! Но где она? Скажи, если знаешь!
— Чандра во дворце магараджи Такура, — произнес Нараян, и
Василию показалось, будто он получил удар тяжеленной палицей в подбрюшье.
Он слепо рванулся куда-то вперед, но рука Нараяна уперлась
ему в грудь.
— Не бойся. Магараджа сластолюбив, но он не тронет Чандру.
Иначе он заключит в объятия огонь жестокий, голыми руками схватит кобру!
— Полегче… — выдохнул с ненавистью Василий, и Нараян,
взглянув в его побелевшие от ярости глаза, счел необходимым пояснить:
— Кали не простит своему жрецу любовной связи с другой
богиней, тем более — со светлой Чандрой. Магараджа мог участвовать в обрядах
детей Луны, надев на себя лживую личину, однако любодействовать он может только
с демоницами, подобными Тамилле. Но медлить и слишком успокаиваться не стоит.
То, что для нас, детей Луны, — смысл существования, для служителей Кали — всего
лишь жертвенная солома на алтаре Агни.
— Ты говоришь о смысле существования, — тихо проговорил
Василий. — О каком смысле? Какого существования? Научи меня хотя бы малости:
видеть смысл в твоих поступках! Ты дважды спасал жизнь Вареньке — нет, трижды,
ведь и от душителей ты хотел спасти ее, только они оказались хитрее. И вот в ту
минуту, когда ей снова грозит смертельная неведомая опасность, ты… — Он осекся,
мучительно подбирая слова, потому что мысли текли вразброд. — Я не спрашиваю,
почему мне кажется, будто ты проходил сквозь стены и проводил сквозь стены
меня. Я не спрашиваю, как ты излечил рану, которую сам нанес мне, — излечил
почти бесследно! — Василий потер пальцами левое плечо, боль из которого
стремительно улетучивалась, оставляя по себе лишь легкое онемение. — Но,
похоже, настало время объяснить мне, настало время сказать, почему сейчас,
когда она в плену у этого беспощадного человека, ты спасаешь не ее, а меня?!
Острая молния сверкнула в глазах Нараяна, ноздри слегка
дрогнули.
— Ты смутил меня, господин, — сказал он, и Василий
вздрогнул, впервые услышав в голосе Нараяна отзвук покорности. — Я забыл о том,
что вам, европейцам, нужно всегда знать, что происходит и зачем. О да, прежде
всего — зачем! Для нас ведь все просто: Карма ведет, Карма движет, Карма берет.
Карма следует, Карма связывает, Карма отпускает, Карма дает. Карма никогда не
находится в покое! Так было с тех пор, как Брама утвердил землю среди вод и
звезды на небе. Нам этого достаточно, чтобы во всем и всегда следовать путем
своей Кармы. Но ты живешь не божественной волею, а волею себя самого,
случайностью, прихотью своей судьбы…
Что же, ты вправе знать, и я поведаю тебе, если желаешь,
наши тайны, однако не взыщи, если мой рассказ покажется тебе краток. У меня и у
тебя нет времени на долгое повествование, ведь твоя жизнь по-прежнему в
опасности, а жизнь богини сейчас зависит от твоей жизни!
— Богини?! — пробормотал Василий, и на месте этого Нараяна,
печального, усталого, как бы обреченного, перед ним возник другой —
Нараян-наставник, Нараян-палач, мучитель, в черной глубине глаз которого
промелькнуло что-то глубоко страдальческое и вместе с тем зловещее, когда он
изрек:
— Тебе предначертано стать любовником богини!
— Богини? — повторил он пересохшими губами, и Нараян кивнул:
— Чандры. Твоей жены.
— Значит… О господи! Значит, Тамилла все-таки говорила
правду. Она была воплощением богини!
— Я служу обоим мирам — небу и земле. Магараджа Такура и
Тамилла служат только темной, подземной патале, где живут темные демоны и наги
[29], противостоящие небесным богам. Там ложь произрастает, как трава, из коей
добывают яд, который когда-нибудь уничтожит Вселенную! Аруса… Аруса, вспомни
это имя! Вспомни все, что было с тобою в лунную ночь, и подумай: разве это
похоже на кровавые жертвоприношения Кали?!
Что было там еще, кроме божественной страсти, которая зажгла
в ваших телах и сердцах неугасимый огонь, соединивший вас навеки и позволивший
воскресить все, чему следовало остаться в безднах забвения?
— Да, страсть! — прошептал Василий, чувствуя, как оживают
воспоминания в сердце… и в чреслах его. — Страсть и красота! Значит, правда, что
ты похитил меня в той рыбацкой деревушке для участия в обряде?
А где ты нашел Вареньку?
— Чандру отыскал магараджа Такура. Мы долгое время думали,
что он один из детей Луны, однако он лишь надевал на себя лживую личину, а сам
был одержим желанием принести нашу богиню на алтарь Кали.
Дравиды ненавидели ариев и всегда враждовали с их исконными
богами.
— Арии? — переспросил Василий. — Авеста, Заратуштра… арии…
что-то я читал такое, ей-богу, только не помню!
— Дравиды — коренное население Индостана. Дикари! Мы, арии,
— древнейший пранарод, явившийся из северных земель.
— С Тибета, что ли? Ну, так это еще не север. Север, знаешь
ли…
