Василий слабо пошевелил губами, шепотом выражая свое мнение
насчет этих брахманов. Эта история про агре и агне показалась ему странно
схожей со знаменитым русским «Казнить нельзя помиловать». Да, удивительное
сходство! А если Нараян прав — и в самом деле где-то там, в нечеловеческой
древности, еще более древней, чем Геродотовы исторические откровения,
светлоглазые и светловолосые арийцы творили свои Веды под бледной северной
луной? Вот почему так зацепили Василия слова Нараяна о строителях каналов,
пускающих воду, и лучниках, подчиняющих себе стрелы, и мудрецах, смиряющих
самих себя. Он читал в какой-то старой-престарой книге написанное причудливой
славянской вязью: «Кто с дерева убился? — Бортник. — Кто утонул? — Рыболов. — В
поле лежит? — Служивый человек…»
Да, похоже. До странности похоже…
Холод прошел по спине, и Василий невольно передернул
плечами, унимая дрожь лютого, необъяснимого страха.
Так вот что имела в виду чертова Кангалимма, пророча, что
они с Варенькой умрут в один день! Не иначе, она тоже пособница проклятого
магараджи Такура, потому и провалилась будто сквозь землю после похищения
Вареньки.
Если третья смерть Вари — сати, значит, Василий должен
сделать все, чтобы остаться в живых. И если для этого надо будет обратиться в
того, кем он никогда не был, — осторожного человека (осторожность для Василия
всегда была чем-то родственным трусости), то он сделается таковым, ей-богу!
Только… только вот какая загвоздка. Сидя где-то в безопасном
холодочке и соблюдая осторожность, едва ли доберешься до милой, любимой,
единственной, едва ли спасешь ее жизнь. А если магараджа решит поступить
вопреки обряду? Черт знает, что может ему нашептать его владычица Бавана-Кали!
Ей-то уж точно не писаны законы тех, кто называет себя детьми Луны. Значит,
надо все-таки добираться до Вареньки — соблюдая при этом осторожность. Ну да,
разумеется: чтобы овцы были сыты и волки целы… тьфу, наоборот! А что это
значит, если поразмыслить? Может быть, послать кого-то вместо себя на выручку
Вареньки?
Кого? Ну, выбор невелик. Нараяна.
Нараяна. Этого спасителя по призванию. Этого безмерно
отважного и безмерно непостижимого… Вот, стоит, блестя глазами. Ого, чуть ли не
впервые довелось увидеть Василию такой ярый блеск в их матовой черной глубине.
Чем он так взволнован? На что надеется? Что Василий-Аруса сейчас вручит ему
судьбу Чандры, и тогда храбрый рыцарь Нараян…
Ревность ударила в голову, будто камень из пращи, и Василий,
сузив глаза, запальчиво выкрикнул:
— А мне плевать! Я знаю одно: надо как можно скорее попасть
во дворец Такура!
Глаза Нараяна вспыхнули еще ярче — и погасли, однако Василий
почти физически ощутил то усилие воли, которое потратил Нараян, чтобы сдержать,
скрыть свое волнение, и голос его был совершенно спокоен — как всегда:
— Ты прав. Но живым попасть туда ты никак не сможешь. Только
мертвым. Значит… Значит, ты должен умереть.
Он помедлил, как бы давая Василию время осознать свои слова,
и, прежде чем тот яростно взметнулся с земли, успел добавить:
— Или магараджа должен быть уверен, что ты умер.
— О господин!..
— Тамилла? Вот уж не думал, что увижу тебя снова!
Тот, кто допустил тебя сюда, поплатится за это, клянусь
третьим глазом Кали, которым она провидит будущее!
— Господин, мне сказали… мне сказали, но я не поверила, —
будто ты приказал убить меня?!
— Здесь нет воли моей и твоей, Тамилла, я это повторял тебе
бессчетное число раз. Только воля богини, воля черной Кали!
— Я верно служила ей! Я была одной из лучших жриц Баваны! Я
не верю, что она недовольна мною!
— Я, верховный жрец черной Кали, повторяю: воля богини
непреклонна.
— Но что я сделала? Вернее, чего я не сделала? Чандра
похищена…
— Если бы не помощь предателя, тебе этого никогда бы не
сделать.
— Но я все-таки завлекла Арусу в западню!
— Сначала он разоблачил тебя. Какое отвратительное зрелище
являла ты, когда он совал тебя головою в бассейн и скреб тряпкой, словно
пытался смыть не краску, а твою лживую личину!
— Я лгала ради тебя! Ты не смеешь упрекать!..
— Не ради меня, Тамилла. Ради богини. Но ты не смогла
исполнить ее воли. Русский не изменил своему предначертанию, как ни выпячивала
ты свои накрашенные груди, как ни крутила бедрами, как ни волновался твой округлый
зад. Ты оказалась бессильна перед ним, Тамилла.
— Нет, я завлекла его в залу жертвоприношений.
Я почти лишила его сил властью своего взора…
— Вот именно — почти. Он бежал!
— Бежал! Но не только от меня! От твоих лучников, и
копейщиков, и сабельников, и метателей чакры! От тебя, о мой господин! Почему
же ты сам не сделал попытки догнать его? Почему не отправил за ним погоню?
Почему не рыщут по джунглям твои воины-псы, отыскивая его
кровавый след?
— Ты, кажется, упрекаешь меня, Тамилла? Напрасно, напрасно…
Русский в моих руках.
— Где же он?
— А подойди к окну. Что ты видишь, скажи мне, Тамилла?
— Я… я вижу слуг, которые складывают высокий костер.
Погребальный костер! Для кого он?
— А ты подумай. У тебя еще есть время подумать, прежде чем
тот, кто стоит за твоей спиной, захлестнет на твоей шее священный румаль…
— Умоляю, господин! Не убивай меня. Еще только один раз,
самый, самый последний…
— Поднимись, Тамилла. Не мои ноги должна ты целовать, а прах
перед стопами богини. Ты просишь дать тебе еще время побыть в этой прекрасной,
распутной и никчемной оболочке, не разлучать тебя с этим телом, которое умеет
наслаждаться — и давать наслаждение?..
Посмотри еще раз в окно. Так поняла ли ты, чей прах будет
очень скоро поглощен пламенем?
— Да, господин. Твой враг мертв.
— Он мертв, хотя ты так и не смогла заставить его изменить
предначертанию. Однако я даю тебе не только возможность пожить еще немного. Ты
сможешь отомстить ему — пусть мертвому, но отомстить!
— Что я должна сделать, о господин, о владыка жизни моей?
