Все, что осталось теперь Василию, — это горевать, ибо пришел
час расплаты за глупость. Впрочем, час — это уж слишком громко, просто-таки
оглушительно сказано. Час! Да ведь это роскошь! Правильнее будет сказать, что
его минуты сочтены.
Тщетно ждать, когда закричит павлин. У Нараяна и в мыслях не
было воскрешать Арусу! Это была ловушка, хитрейшая ловушка, в которую Василий
не просто угодил — он бросился в нее со всех ног, чуть ли не вопия от радости,
дурак!
Дурак! Кому ты поверил? И погубил себя… да черт с тобою! Ты
погубил Вареньку. Теперь Чандра целиком во власти «проклятого колдуна», и не
все ли равно, к чему стремится Нараян: к поклонению богине или обладанию
женщиной — Вареньку не защитит никакая сила, ибо некому противостоять силе
Нараяна. О, Василий помнил безжизненный, стеклянный взор, помертвевшее лицо
своей жены, равнодушие к жизни и к смерти, боли, пламени… Горе ли одурманило
ее, злые ли чары — неведомо, однако ясно, что теперь Нараян уже не даст Чандре
выйти из его злой воли. Так змея оцепеняет жертву своим цепким взглядом и не
отпускает ее до тех пор, пока не вонзит в нее свои ядовитые зубы.
Погибло! Все погибло!.. За одно только может благодарить
Василий Нараяна: в состоянии транса он примет безболезненную смерть. Он ничего
не почувствует, когда ярко вспыхнет пламя и жрец, воздев руки, заведет
последние песнопения во славу Агни, а потом будет то подбавлять дров к костру,
то мешать огонь длинной вилообразной кочергой (она была приготовлена загодя,
Василий уже видел ее!), пока потухающее пламя не начнет вспыхивать все слабее и
слабее, треща, виясь, брызгая во все стороны золотыми искорками, вздымая их
ввысь и растворяя в облаках черной копоти.
В какой-нибудь час времени от Василия останется лишь
несколько пригоршней пепла, которые жрец — служитель смерти тут же развеет на
все четыре стороны, отдаст его всем четырем стихиям: земле, из которой человек
создан божественным произволением и которая так долго питала его; огню, символу
чистоты, пожравшему его тело, дабы дух его также был очищен от всего
греховного; воздуху, которым он дышал и тем самым жил; и воде, которая очищала
его, поила — а теперь принимает его пепел в чистое лоно свое…
Да, Василий не ощутит ничего с того мгновения, как первые
языки пламени вопьются в его плоть, и до тех пор, как от него не останется лишь
жирный черный пепел. Однако он сейчас дорого заплатил бы, чтобы испытать все
мучения ада, все страдания, причиняемые самыми изощренными пытками, — чтобы
заглушить боль, которая терзала его душу, разрывала сердце, пронзала сознание
безысходностью потери.
Между тем стражники постепенно начинали возвращаться, и лица
у них были такие, словно каждый ежеминутно готовился подставить горло под
клинок. Но, похоже, магараджа уже овладел собой, а может быть, счел, что нет
смысла перерезать горло всей своей страже, теряя на этом время.
— Готовимся к походу! — скомандовал он. — Я знаю, где искать
Нараяна. Рано или поздно он вернется в зеркальный храм Луны — не может не
вернуться! Там я его и настигну… О Бавана-Кали! Твоя жертва не уйдет от тебя. О
Агни! Ты тоже получишь то, что было тебе предназначено. — И резко протянул руку
жрецу:
— Огня мне!
Тот подал факел, и магараджа с силой ткнул его в поленницу…
однако, похоже, он слишком поспешил, потому что от резкого толчка пламя
внезапно погасло.
— Огня! — взревел магараджа, однако жрец протестующе простер
руки:
— Жертва неугодна Агни! Он хотел видеть их вдвоем на пути к
небесам, а теперь не хочет принять мертвого.
Магараджа ожег взглядом осмелившегося противоречить ему, а
затем вдруг легким прыжком очутился рядом с Василием и вгляделся в его восковое
лицо. Бог весть, что он надеялся увидеть, однако злорадная ухмылка скользнула
по его толстым, как бы вывернутым губам:
— Проклятый иноземец! Великому Агни противна твоя белая
плоть. О да! Ты недостоин священного огня, низкий, безродный северянин, пария!
Ты недостоин объятий бога.
И он сошел с костра, пренебрежительно приказав жрецу:
— Бросьте эту падаль в реку!
Лишь для богатых горят высокие костры из сандалового дерева
и драгоценного ливанского кедра, лишь для них произносятся божественные мантры.
Для бедных нет не только костра, но даже простой молитвы. Шудра, тем более —
бескастник, мэнг, тем более — пария недостоин слышать после смерти божественные
слова из священной Книги откровений. Как не допускается пария ближе семи шагов
к ступеням храма при жизни, так не допустится он и за гробом стать рядом с
«дважды рожденными»!
Отвращение к своей участи, желание, исполнив приказ,
очиститься как можно скорее — вот что видел Василий на лицах четырех воинов,
сломя голову несущихся к реке с его носилками. Торопливо привязав к окоченелым
ногам «падали» пук соломы — как знак предписанного, хотя и не свершившегося
жертвоприношения Агни — и не тратя времени на то, чтобы наполнить рот, нос и
уши недостойного сагиба-чужеземца илом, стражники схватили его за плечи, за
ноги и, раскачав как можно сильнее, зашвырнули в воду; сами же, в чем были,
тоже вбежали в священные струи Ганги, окунулись семь раз кряду для очищения от
мертвого тела, выскочили на берег и, даже не отряхнувшись, ринулись в гору,
спеша поскорее воротиться во дворец. Надо ли говорить, что мерно колыхающееся в
волнах тело они не удостоили даже прощальным взглядом?
Ну и что, коли труп еще не потонул. Куда он денется!
Да, Василий знал, что деваться ему некуда: только на дно.
Чудо было еще, что он не отправился туда прямиком! Однако его просторные белые
одеяния при резком ударе о воду вдруг надулись, подобно пузырям, и этот
воздушный плот пока еще удерживал каменно-тяжелое тело на поверхности.
Неведомо, правда, как скоро ткань пропитается водой и выпустит из себя воздух,
чтобы облепить труп мягкими складками и увлечь на илистое дно, где Василию
среди непрестанных, среди неутешных струй водяных предстоит прожить еще,
пожалуй, не меньше суток (во всяком случае, это было самое малое время, которое
действует транс в теле раджи-йога, по словам Нараяна), пока сила жизни не
иссякнет и не остановится сердце… если до этого не разорвется от боли!
Всеми силами своей души Василий проклинал трагическую
случайность, по которой погас факел магараджи. Если бы не это, огонь уже пожрал
бы его тело, и бесконечная, мучительная пытка безнадежностью прекратилась бы.
Да что! Он согласился бы мучиться стократ сильнее, когда б итогом этого могло
сделаться спасение Вареньки. Но смириться со своей беспомощностью, каждый миг
сознавая, что любовь всей его жизни находится в руках врага… в них и останется,
— это было невыносимо!
