– Как скажешь… но если тебе вдруг нужна помощь или еще что-то – только скажи. Я сделаю все, что нужно.
– Спасибо, Олег, но я и правда в порядке. Давай лучше о чем-нибудь другом поговорим. И налей мне вина, пожалуйста.
– Это уже пятый бокал, а ты так ничего и не съела, – тихо заметил молодой человек.
– Правда? Ой, и в самом деле… Ничего, я сейчас поем. Не обращай внимания, пожалуйста. Может, поговорим о чем-нибудь отстраненном, а?
– Поэзия Серебряного века? Архитектура Ренессанса? Музыка Вагнера? – Он с улыбкой протянул ей наполненный едва ли на треть бокал.
– Нет, нет, на такое я сейчас не способна. Это же надо даты и имена вспоминать, произведения, смысл… не в таком состоянии, – ее улыбка вышла натянутой и вымученной. – Давай лучше о чем-нибудь более эфемерном и отвлеченном.
– К примеру?
– К примеру, этика. Этика большой политики. Или даже нет, не так – этика большого бизнеса. Тебе это все-таки ближе.
– Думаешь, стоит? – с сомнением сказал Олег, но, видя некоторую оживленность девушки, вздохнул. – Хорошо, давай попробуем.
– Возьмем, к примеру, тебя. Тебе двадцать три года, пять лет назад ты не имел ничего, кроме таланта, фантастической работоспособности и непробиваемого упрямства. Сейчас ты – владелец и руководитель крупной корпорации, также тебе принадлежит несколько немаленьких отдельных компаний, все это имеет миллиарды годового оборота и приносит многомиллионный доход. Ты сам, только своим трудом, добился этого за какие-то три года…
– Четыре с половиной, – поправил Олег. – Я начал строить свое будущее еще на первом курсе.
– Хорошо, за четыре с половиной года. Ты не получал наследство, не выигрывал в лотерею, не грабил банк – только сам. Скажи, только честно – возможно ли достичь подобного, не нарушая закон?
– Нет, – совершенно спокойно ответил он. – Во-первых, я проявлял чудеса бухгалтерии, укрывая от государства большую часть своих доходов в первые три года, что позволило сэкономить немалую сумму – налогообложение у нас совершенно запредельное. Больше того, я и сейчас недодаю в казну страны пару миллионов в год. И, раз уж мы говорим об этике большого бизнеса, я попробую предупредить твой вопрос: угрызения совести меня не мучают совершенно. Я слишком хорошо знаю, как это все устроено, и не испытываю желания наполнять с таким трудом заработанными мною деньгами карманы чиновников. Во-вторых, поначалу я проворачивал дела… скажем, так: достаточно сомнительные с точки зрения законов. Не прямой криминал, но что-то очень близкое. Я оставался как будто бы чист – ничего не знал, ничего не видел, ничего не понимал, доказательств нет. Но в то же время надо быть идиотом, чтобы не понимать, что проданная за треть цены на перепродажу партия новых флаеров, у которых отсутствует блок электроники, определенно имеет что-то общее с захваченным и ограбленным составом, перевозившим – вот ведь совпадение! – точно такие же флаеры из Берлина в Москву. Я идиотом не был никогда. Понимаешь?
– Ну… это, конечно, незаконно…
– Смотря для кого. Мне продали – я продал. Я – чист. Доказательств того, что флаеры украденные, нет. А если и есть – пострадаю не я, пострадают те, кто мне эти флаеры продал. И, опять же, предугадывая, что ты спросишь – да, если бы меня приперли к стенке, я легко и без лишних угрызений совести сдал бы своих поставщиков. Это бизнес. Он жесток. Говорить об этике бизнеса – все равно, что говорить о духовности денег. Кто сильнее, смелее, умнее – тот и в выигрыше. Слабаку-идеалисту в мире большого бизнеса места нет – сожрут и не подавятся. Я же и сожру, если встанет на пути и не захочет решать дело миром, – жестко сказал Олег, глядя Марине в глаза. – Я не хочу, чтобы ты пыталась меня идеализировать, хотя я в каком-то смысле тоже идеалист. У меня есть цель-мечта, но для ее реализации нужны большие, нет, огромные деньги. Огромные, по моим меркам. Я, если можно так выразиться, идеалист в перспективе.
– Я не пытаюсь тебя идеализировать, – тихо сказала девушка. – Я просто хочу знать… не делал ли ты чего-нибудь действительно страшного. Мне нужно это знать от тебя, чтобы потом не узнать от кого-то другого.
Черканов на минуту задумался.
Могла ли она подслушать его злополучный разговор с Березинским? Нет, в номере идеальная звукоизоляция. Хотя в любом случае больше нельзя допускать никаких встреч с представителями «теневого» бизнеса там, где кто-то может увидеть, услышать, узнать. Быть может, его кто-то сдал? Нет, в таком случае Марина здесь не сидела бы. Значит, она просто опасается? Скорее всего… Но что же делать? Говорить правду нельзя ни в коем случае: во-первых, Велагина не сможет понять, что все, им совершенное, оправдывается целью, ради достижения которой действительно хороши любые средства, а во-вторых, ей просто не нужно знать этого кошмара. Ни к чему впутывать любимую женщину в собственную грязь.
– Когда я строил первую компанию, то делал много всего, что можно охарактеризовать, как «страшное», – наконец медленно проговорил он. – В какой-то момент я, хоть и не по своей воле, вляпался в дела с наркотиками, но при первой же возможности вышел из дела. Я был связан с «черной» продажей недвижимости и именно на ней заработал свой первый миллион – после чего, опять же, бросил. Несколько раз мне приходилось отдавать приказы об устранении конкурентов – разными методами, от угроз и подтасовок документов и до оплаты заказного убийства. В то же время не сосчитать случаев, когда покушались на меня. Я живу с волками и вою по-волчьи – иначе меня загрызут.
– То есть тебе постоянно угрожает опасность? – изумление и отторжение в глазах Марины сменились страхом. Она боялась не Олега – она боялась за Олега.
«Из всего, вами сказанного в монологе, собеседник отчетливее всего запоминает последнюю фразу».
– Нет, не все время, – как можно мягче сказал Черканов, беря девушку за руку – она не попыталась освободиться. – У меня очень хорошая служба безопасности. Кроме того… не уверен, что ты хочешь это знать.
– Хочу, – твердо сказала Велагина.
– Каждый раз, когда на меня покушались, моя служба безопасности находила того, кто оплачивал киллера. Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет, верно? Я держу в штате охранников великолепного снайпера. Меня просто боятся трогать, понимаешь? Если бы не это, я давно был бы мертв. И мне совершенно не стыдно. Да, я убиваю тех, кто пытается убить меня, но первый шаг делают всегда они.
– А если тебе кто-то мешает? Ну, как ты мешаешь тем…
– Да как тебе сказать, – Олег напряженно рассмеялся. – Дело в том, что мне сейчас проще купить конкурента, чем застрелить его. Я не люблю кровь, мне не нравится, когда кто-то умирает, я не хочу связываться с тем, что приносит объективный вред людям – я не работаю даже с алкоголем, не говоря уже о наркотиках, работорговле, продаже органов, «черных» порностудиях…
– А это что такое?
Черканов прикусил язык. Черт, надо же было такое ляпнуть! Теперь придется объяснять…
