Туссен вздохнул.
– Ладно, – сказал он, – не поддаётесь вы искушению классового врага и вероятного противника, и чёрт с вами. Слушайте новости. Вы хоть в курсе, что ваши друзья… э-э… Бирский и Гокало… нет… как? Гоцкало! Так вот, они бежали из Форт-Рузы и сейчас скрываются. Мы пока на Москве-реке, поднимемся по ней, докуда можно. В ближнем Подмосковье пересядем на самолет. Есть там один аэродромчик… И полетим ваших друзей спасать. Да, Риточка, спасать! Это эрвистам трупы подавай, а нам нужны живые, чтоб говорить могли. Творить! Не будет у них предиктора – ладно, переживём. Лишь бы головы были на месте! Построят другой. У нас!
– А если они откажутся? – с интересом спросила девушка. Странно ей было. С ней говорил враг, она это понимала. Но это был не тот враг, которого уничтожают, ежели он не сдаётся, не гадина, которую так и тянет давануть.
– Не откажутся, – усмехнулся Туссен. – У вас есть мудрое присловье, определяющее обращение с новобранцами: «Не можешь? Научим! Не хочешь? Заставим!» Ясно?
– Как день! – буркнула Рита и подумала, что вступает в борьбу, где мышцами не поможешь и хитростью не возьмешь. Одна надежда – на прущий из неё интеллект…
Вожак скомандовал по-французски, и атлетический хомбре быстро убрал парус. Потом и телескопическая мачта сложилась. На корме глухо взревели мощные моторы, и яхта, задирая нос, помчалась по Москве-реке. «Тимка… – заныла про себя Рита. – Где ты, Тимка? Тимочка, как мне плохо без тебя, одной!.. Тима-а!»
Глава 27. Синие пропасти
Центральный округ, Можайский уезд, Александровка
Бирский лёг рано, а встал поздно – на часах было полодиннадцатого. Повертевшись, поскрипев пружинами, он перепробовал все положения и сел. Хватит валяться!
– Гоцкало! – позвал он. – Печку давишь, зараза?
Сергей, спавший на печи, откликнулся:
– Ой, а сам-то? Бедная изнасилованная кровать!
Весело препираясь, будто на пикнике, они встали и осторожно вышли на крыльцо. Забор и могучие ворота прикрывали дом с улицы, за двориком стояли хлев и сарай, оба пустые, а за маленьким – соток десять – сенокосом врастала в землю банька из почерневших брёвен-кругляков, крытая тёсом, как и сама изба.
Запахи, струившиеся по-над двором, были прекрасны и упоительны – душисто пахла малина, накатывал аромат сена и увядавшей травы, струился дух волглого дерева, распаренных веников, резковатого кваску Хорошо!
– Ну, что? – бодро сказал Михаил. – Уберись пока в доме, а я траву скошу.
– Коси, коса, пока роса! – заметил Гоцкало с глубокомыслием. – Косарь нашёлся… Ты хоть знаешь, как это орудие в руках держат?
– Разберёмся! – по-прежнему бодро сказал Бирский и отправился в сарай за косой. Взяв сельхозинвентарь в руки, Бирский примерялся и так, и этак, вспоминая фильмы, где крестьяне орудовали этой загогулиной. И вроде как сообразил, что к чему. Гордо выйдя во двор, он лихо махнул косой, со звонким шуршанием срезая верхушки трав.
– Вы её ниже держали бы, чтобы пяточкой! – послышался чей-то нежный голосок, и Бирский вздрогнул. Оглянулся и почувствовал «сердечный укол». На него смотрела девушка в простом сарафане, да и не надо было ей другой наряд примерять, так ей шёл этот. Девушка была на диво хороша – высокая, стройная, но не тонкая, а сильная, с широкими бёдрами и крутым бюстом. Дева могла бы показаться курбатенькой, но пышные объёмы искупала тоненькая талия, худо спрятанная под прямым покроем. Золотистые волосы были заплетены в косу, перекинутую на грудь, розовые щёчки холмиками поднимались к синим глазищам, маленький носик смешно морщился, а красивого очерка припухшие губки плохо удерживали рвавшуюся радость. Ей бы Василису Прекрасную играть, подумал Бирский. Или Марью-Искусницу…
– Правда? – лукаво спросила девушка, и Михаил понял, что потаённые слова он выразил всуе.
– Правда… – пробормотал он. – Здравствуйте…
– Здравствуйте, здравствуйте! – легко заговорила девушка. – Меня Наташа зовут, я бабы Анина внучка. Вообще-то я учусь, но пока каникулы, я тут.
– И правильно! – с жаром заговорил Бирский. – А то б так и не узнал, что… – Он потерялся, слова позабылись, и спас его рефлекс знакомства. Он представился: – Миша!
– Будем знакомы, Миша! – засмеялась Наташа.
– А это – Сергей! – указал Бирский на Гоцкало, вышедшего на крыльцо с веником и совком в руках.
– Вы из Москвы? – полюбопытствовала бабы Анина внучка.
– Да, – признался Михаил, отмахиваясь в душе от жестов Гоцкало, предостерегавшего с крыльца. – Мы учёные. А на кого вы учитесь?
– Я в МВТУ, – сказала девушка с тайной гордостью, – на третьем курсе. Нанотехнология.
– Наш человек! – сказал Сергей. – Заходите. Мы вам компот откроем, у нас его много!
– Ой, я ж совсем забыла! – подхватилась девушка.
– Не уходите! – взмолился Бирский внезапно.
Наташа глянула на него, вспыхнула и сказала:
– Да нет, я быстро, схожу только, молока вам принесу… И хлеба свежего!
– Богиня! – умильно молвил Гоцкало.
Михаил смолчал. Пятясь, он вернулся в дом, нащупал скрипучий стул, сел. И всё это время смотрел не отрываясь, как Наташа спускается с крыльца, как покачиваются крутые бедра, как перекатывается то левая, то правая ягодица, как меняют вектор складки на сарафанчике, и ловил себя на том, что улыбается – глупейшей улыбкой отрока, влюбившегося в одноклассницу. И зря он не верил в любовь с первого взгляда… Ещё и спорил с Риткой, насмехался над «романтическими бреднями» и «сопливыми сантиментами»… Хотя… откуда ему знать, что это то самое? Что это любовь кружила над ним, и вот выбрала себе добычу, и напала на него, закогтила миокард… Господи, да какая ему, в сущности, разница – любовь это, не любовь? Он испытывает томительные и сладкие ощущения, его полнит счастье нахождения объекта амурных фантазий в пределах видимости, и тёплая, тёмная бездна разверзается под ним, когда Наташа приближается. Чем ближе, тем глубже… И пусть… Как это у Миронова?
У пропастей синих стою.
Куда я сейчас упаду?
В траву, что растёт на краю?
А может, дно бездны найду?
* * *
Конца он не помнит, жалко. Там было что-то вроде: «Спасённому – листик травы, упавшему – синий цветок!» Лично он с радостью бы упал…
Наташа вернулась и принесла с собой двухлитровый глечик с молоком и румяный каравай.
– Только давайте втроём, – попросил Бирский. – Ладно?
– Ладно! – засмеялась девушка.
Они сели и стали завтракать – ломали тёплый, сладкий хлеб и запивали его ещё не остывшим молоком.
– Баба Аня как чувствовала, – болтала гостья, – говорила, что вряд ли вы рано встанете. И точно!
Михаил ничего не говорил. Он блаженствовал.
