— Так, а кто под сокращение-то попал? Рабочие и эти… крестьяне. А берут инженеров!
— Не вопрос! Отучатся — и возьмут!
— А оно им надо?
— Значит, так это большинство работать хочет! У меня вон дядька на ферме работает — китов пасет. И ничего! А брат смотрителем устроился куда-то на плантации ламинарии!
— А у меня мамуля лет пятнадцать на одном хлебзаводе безвылазно как работала старшим оператором, так и работает! И уходить совсем не думает — коллектив, говорит, хороший подобрался. А батек всю жизнь протрубил пилотом на дирижабле-лесовозе! Рассказывал как-то, Амазонию-де с Сибирью изучил, как коврик в ванной!
— Вот! Видишь? А ты — издевательство, издевательство… Кто хочет, тот работает, а работы — край непочатый! Учителей одних — вон сколько нужно! Постоянно! А инженеров, операторов, врачей, ассенизаторов?!
— Так что же не идет никто? — не сдавалась Марина.
— Ну почему не идет? Идет…
— Ага, дождешься от них! Дураки они идти! Что хотите можете говорить, все равно человечество захлестнули трутни!
— Да ну… — протянул Никольский. Еще перед финишем он сбрил свою эспаньолку — проиграл пари, — и «голое» лицо заметно отвердело, прибавило мужественности, вернее, этакой рубленой мужиковатости.
— Вот тебе и «да ну»!
Жилин нашел свободное место и втиснулся в компанию.
— Глеб Петрович! Скажите ей, чтоб больше не ругалась на человечество!
— Ты, что-ли, человечество?!
— Не ругайся, Маринка, — улыбнулся Жилин.
— Ага… Сами выведут сначала, а потом — «не ругайся, не ругайся…»
Жилин крепко обнял ее, девушка поворчала обиженно — для порядка — и притихла.
— Это нам только кажется, — начал Жилин, устраиваясь, — что проблема тунеядства возникла вчера. А собственно, что в ней нового? Это старая-престарая, почти что вечная проблема бездуховности. Проблема мещанства. А праздность — всего лишь мещанский идеал, хотя, с другой стороны, зачем это надо, чтобы трудиться людей заставляла нужда или закон? Зачем работу обязательно превращать в повинность? Наоборот, пусть можно будет выбирать! Хочу — работаю, хочу — нет. А как же? Зато уж теперь если человек занят делом, то любимым. Или его радуют аванс и получка. Ну, так… — Жилин развел руками. — Каждый выбирает для себя!
— Все равно, — затряс головой Никольский, — не понимаю я этих людей! Да вон, был я тем летом в Америке у тети — от скуки чуть не помер, честное слово! Встают поздно, поедят — и в церковь. Или по распределителям. Или на пляж. А вечером — в клуб. И так каждый божий день! Всю жизнь!
— А ты думаешь, у нас лучше?
— Ну, все равно, не так же!.. У нас даже мещане дружат с духом!
— Нет, надо что-то с ними делать, как-то бороться…
Жилин покачал головой.
— Нельзя бороться с людьми, — серьезно сказал он, — и не слушайте вы никого, кто будет звать на «борьбу с мещанством»! Поскребешь такого крикуна, а там — фашистик. Людей, какие бы они ни были, можно только учить. Ну, если не их самих, то хотя бы детей. Учить брать на себя ответственность и нести ее. Воспитывать смелость и трудолюбие. Отыскивать таланты и взращивать их… Только так.
Все молчали. Только и слышно было, как хлесткие струи песка били в днище. Йенсен, который писал что-то, устроившись за маленьким откидным столиком, вздохнул.
— Не слушайте, когда вам говорят, что передний край здесь, на Марсе, — проговорил Жилин. — Нет… Настоящий фронтир, он сейчас через лицеи проходит, через школы, через садики и ясли! Педагогика спасет мир! Учителя и воспитатели — больше некому! Иначе замкнется цивилизация, и будем мы все пищеварить, и спать по шестнадцать часов кряду, удовлетворять матпотребности и совершать половые отправления… Вот и приходится учителям крутиться, биться за каждого игнорамуса, за каждого подростка, — Жилин улыбнулся, — за этих тупиц малолетних, которым ничего не интересно и которые ни о чем не хотят думать…
Добровольцы слушали не шевелясь. Марина прошептала Глебу на ухо:
— А тебе и вправду можно в учителя. Смотри, как они все тебе в рот глядят…
Глеб улыбнулся.
— А ты что молчишь, Максим? — повернулся он к Гирину. — Скажи свое веское слово!
Гирин крякнул.
— А чего тут еще говорить? Я и не знаю даже… Хотя вру, знаю. Помню, когда я еще маленький был, батя мой все мечтал не ходить на работу. Эх, говорит, на травку бы сейчас, куда-нибудь под яблоньку. Не вставать по утрам, не вкалывать по пять часов, а на рыбалку смотаться или там в лес по грибы. В жару — холодная окрошечка на веранде… Вечерком — в картишечки перекинуться… Рай, да и только! Теперь вот он счастлив. А мне так его парадиз и даром не нужен. Помню, раньше я с батей ругался, все в свою веру перетащить хотел, а потом плюнул. Да идут они все в баню, думаю, пусть живут, как хотят! У них своя жизнь, у меня своя. А вообще, знаете, что я понял? Человеку для счастья нужен ад. Чего смеетесь? Именно ад, самый что ни на есть, вот как здесь, — чтобы из него сделать рай. Сделали, поставили Петра у ворот — и дальше пошли. Новый ад искать. Вот, наговорил тут, — закряхтел Гирин, — нагородил… Сам черт ногу сломит…
— Да нет, мы все поняли! — ответили добровольцы вразнобой.
Неожиданно вездеход перестал трястись и раскачиваться, и мощные двигатели загудели ровно, без взревываний. «Ирбис» выкатился из каньона и уверенно побежал по обширному плато.
— Глеб! — крикнул Руслан. — Подъезжаем!
— Ага! — весело сказал Жилин и нащупал за спиной тяжелый шлем. — Передай там, как подъедем, пусть строятся в круг!
— Что?.. А, нуда!
Вскоре «Ирбис» остановился в сотне метров к югу от кратера Соам. Слева две мезы — небольшие столовые горы — поднимали свои квадратные склоны на фоне фиолетового неба. Справа озером беспросветной тьмы разливалась чаша кратера, посередине которого слабо отсвечивала центральная горка.
— Выходим!
Один за другим добровольцы выбрались на броню. Ночь была морозная и ясная. С востока светил Деймос — цедил свет, как три Венеры зараз, и угловатая туша вездехода отбрасывала зыбкую тень. На западе быстро всходил Фобос, но ярче этих маленьких блестящих пятнышек — местных хилых лун — сиял царственный Юпитер.
А станция, похоже, спала. Нигде ни огонька, прямоугольные бункера, крепко сидящие на высоком, плоском холме, отсвечивают зеркальными блистерами. Купола постов стоят раздраенные — заходи, бери что хочешь…
Жилин прижал к боку маленький контейнер с письмами и посылочками и двинулся к штабному куполу. Надо будет кому-то выволочку сделать, думал он. И хорошую. Не хотите защитные системы активировать — не надо. Но люки-то можно было задраить?..
В тамбуре Жилина встречал дежурный диспетчер. Это был худой, черный, с жесткой щеточкой усов человек. Глаза его были мрачны, и с лица не сходила угрюмость.
