– Ругался поп? – спросил Олег с интересом.
– Аж шипел!
Оба расхохотались, радуясь всему сразу – и тому, что ромею кичливому дали сдачи, и погоде хорошей, и вообще… И снова стук копыт за спиной. На этот раз телегу обогнал княжеский гридень – утконосый какой-то. Он тоже был в кафтане, как и Арпил, но, кажется, без кольчуги и без меча. Зато с громадным ножом-скрамасаксом на поясе, в ножнах с посеребренными накладками. Неприятный тип. Неприятный и опасный.
– Еще один… – проворчал Пончик, провожая утконосого хмурым взглядом. – Тоже небось к попу. Ишь, повадились… Хуфин это, из датчан, – объяснил он Олегу, – в прошлом годе с сотней Асмуда в Миклагарде служил, там и крестился. Щас ото всей братии наособицу, язычниками прозывает…
– Интересно… – задумчиво протянул Олег.
Беспокойство не беспокойство, но тревожность некая протрезвила его, заставила поежиться разомлевшую душу.
Телега выехала к берегу, заставленному наустами – корабельными сараями для лодий и снекк. Здоровенные, как соляные амбары, наусты тянулись вдоль берега, загораживая реку, до самого города. Но те, что стояли с краю, поднимали свои крыши совсем уж высоко. Стен на эти наусты еще не приколотили – одни столбы да кровля, – и потому не глушились звонкие удары топоров и колкий скрип тесел, озвучивавших строительство новых лодий.
Сноровистые мужички-корабельщики работали плотницкими дружинами – слово «артель» еще не было в ходу. Пончик попридержал Чалко:
– Тпрру, запыхлятина!
«А ладные лодейки выходят, ничего не скажешь, – подумал Олег. – Как гульнут по Европам, как втешутся в чужие берега… Любо-дорого!»
– Поехали, – вздохнул он.
– Слушай, Олег, – сказал Пончик задумчиво. – Ты что-нибудь помнишь из истории? Ну, что в этом году произойдет?
У Олега сразу испортилось настроение.
– Да ничего хорошего… – пробурчал он. – Кто-то должен напасть, то ли Рагнар Лодброк, то ли еще кто… Всю Альдейгу на хрен пожжет… И вроде как Рюрика должны призвать.
Пончик заволновался.
– А потом? – спросил он.
– Потом?.. – Олег нахмурил лоб. – В восемьсот шестидесятом Аскольд пустится в поход на Миклагард и по дороге, так, мимоходом, Киев захватит. Пока он еще Самба-том зовется…
– Кто?
– Не кто, а что. Киев. В шестьдесят первом наши опять Париж возьмут. В сорок пятом брали, в пятьдесят седьмом брали, ну и еще разок займут… Хм. А в шестьдесят втором Вадим против Рюрика восстание поднимет…
Пончик очень серьезно сказал:
– Тебе надо об этом рассказать конунгу. Угу…
– О восстании?
– Да обо всем! Сам подумай, сколько можно будет жизней спасти, если заранее знать. Угу…
– Ты сам лучше подумай, – сердито сказал Олег. – Кто я и кто он!
– Все равно, – заупрямился Пончик. – Пусть лучше знает.
– Да кто поверит трэлю?
– Вот зря ты. Угу… Сейчас не двадцать первый век, тут всему верят. Да и не важно, поверит тебе конунг или нет. Главное, что ты предупредишь!
Олег не нашелся, что ответить, и пробурчал:
– Ладно, попробую…
– Обещаешь?
– Да! – рявкнул Олег. – Вот пристал…
Довольный, что добился своего, Пончик прибавил прыти чалому, и скоро уж телега миновала загремела по улице, мощенной деревянными плахами. Неширокая улочка звалась Варяжской – до Свейского переулка. Далее она меняла русское название на урманское, но та же ореховая скорлупа хрустела под коваными ободами, те же мощные срубы из гигантских почерневших бревен тянулись по сторонам улицы, те же могучие заборы справа и слева. Такое же все крепкое, мощное, ладное. Сколько заборов – столько крепостей. Нету пока у Альдейги герба своего, а девиз уже имеется: «Накося!» Замучишься завоевывать…
– Опять чинят в базарный день… Угу… – проворчал Пончик, подбирая вожжи. – Нашли время!
Впереди дюжие ребята-мостники перестилали покрытие – ложили вдоль улицы три бревна-лаги и врубали поперек крепкие плахи. Еще и брус по краям клали, типа поребрика.
– Давай в объезд.
Ворча, Пончик приворотил телегу в узкий, немощеный переулок и выехал на соседнюю улицу, прямо к свежесрубленной избе, над резным крыльцом которой нагло растопырился крест. На новеньких, светящихся смолистой желтизной ступенях стоял отец Ставр во всем черном и мерно постукивал по столбу волосатым кулаком, усеянным огромными перстнями-жуковиньями. Ему что-то неслышное говорил утконосый Хуфин, переминая пальцами шапку. Священник кивал со значительным видом.
– Ты езжай пока, – Олег соскочил с телеги, – я сейчас…
– А ты куда?
– Нужно мне.
– А-а…
Олегу приспичило. Он свернул в проулок, зажатый частоколами так, что двум пешим не разойтись, и выбрался на немощеную уличку, застроенную амбарами, крепкими и основательными, как доты. За амбарами тянулись овражки да западины, заросшие густой зеленью бузины и шиповника. Здесь Олег, поозиравшись, оправился и пошел обратно другой дорогой. Распугав гусей за длинным зданием платной конюшни, он полез через кусты смородины, продираясь к задней стене новенькой избы. «Совсем на местности не ориентируешься! – сердился он про себя. – Сейчас вот спустят хозяева собак, они тебе моментом верный путь укажут…»
Внезапно из волокового окна-просветца над его макушкой донесся негромкий мужской голос:
– Мы творим дело богоугодное, стало быть – правое… – Олег узнал баритон отца Агапита и замер. – Простереть свет истины над русскими землями – разве не благо?! И пусть великая идея спасения души овладеет заблудшими! Обратись к василевсу ромеев, и он поможет тебе взойти на трон всея Гардарики…
– Ага! – послышался голос Вадима ярла, исполненный сарказма. – И стану я тогда вассалом императора. Приставит ко мне какого-нибудь архиепископа, и будет он тут мной вертеть…
– Не вертеть, – с достоинством сказал отец Агапит, – но направлять волю христианского царя русов и наставлять его. В том и заключено богодержавие!
– И чем он мне поможет, василевс твой? – спросил Вадим агрессивно.
– Золотом, – коротко ответил Агапит.
– Мало золота! – рявкнул Вадим. – Еще и сталь нужна! Дружину Улеба не купишь, ее резать надо! Колоть! Рубить! Сживать со свету! И какой мне в этом толк от василевса?!
– Не волнуйся так, ярл, – зажурчал Агапит, – все в руках божьих.
– Как же мне все это надоело, господи… – процедил Вадим. – Сколько можно гнить на этих поганых болотах?! Ладно, пойду я…
– Ступай с богом, сын мой…
Олег осторожно выпрямился и скользнул в проулок. «Да-а… – подумал он. – Страсти кипят шекспировские. Может, и впрямь Нострадамусом прикинуться? Возвещу конунгу грядущее, а дальше пусть сам думает. Хоть душа будет спокойна…»
