Сам избранник, правда, сохранил жизнь и свободу. Единственную ниточку, ведущую к нему – Павла Сурсувула, – удалось вовремя обрезать. В тот же день Ипато приказал расстрелять из луков и самого убийцу.
Но можно ли удовольствоваться таким плачевным итогом? Пять лет незримой миру, неимоверно кропотливой работы – коту под хвост! Начинать всё сначала? А дозволит ли Кандиано? Доверится ли снова неудачнику Ипато? Не прогонит ли прочь?
– О, Боже… – глухо простонал преординат.
– Укачало, превосходительный? – участливо спросил Орсо Меммо, кормщик «Аквилы».
– Нет! – резко ответил Витале.
Однако Меммо не обратил внимания на его тон. Привстав на цыпочки, он глянул из-под руки на море.
– Там человек, превосходительный! – воскликнул кормчий.
Ипато раздражённо обернулся к морю. Да, что-то чернело на волнах. Вроде бы утопленник… Или утопающий?
Подкормщик Тибальдо побежал на нос, выкрикивая команду. Гребцы остановили своё монотонное качание, погружая вёсла в бурлившую воду, сгорбили мокрые спины и тупо сидели, даже не радуясь мимолетной передышке, – невольник на галере быстро превращается в забитое животное, еда и сон для него – краткие перерывы в мучительном, надрывном труде. Правда, страдания рабов непродолжительны – гребцы долго не живут.
Галера замедлила бег. Бойцы в кольчугах, опасаясь выпасть за борт и тут же пойти ко дну, дотянулись-таки до человека за бортом, мёртвой хваткой вцепившегося в круглый щит, и вытащили его на палубу.
– Божья кровь! – вскричал бородатый Доменико. – Да это же наш магистр! Синьор! Взгляните, какую рыбу мы поймали! Это тот самый Олегарий, натворивший столько бед, я и сам еле ушел от его варангов, а Маурицио, Галлу и Теодата он заколол на моих глазах!
– Это точно он? – нахмурился Ипато.
– Да он это, точно вам говорю! Мы же следом за ихними лодьями шли, вот и подцепили улов! Ха-ха-ха! Ну что? Добить – и в воду?
– Не-ет… – протянул Ипато, соображая. – Магистра раздеть, осмотреть, залечить раны, укрыть тёплыми и сухими одеялами. Олегарий мне нужен непременно живым и здоровым! Понятно?
– Живым так живым, – легко согласился Доменико. – Исполним! Интересно, кто же это его одолел?
– Я, кажется, догадываюсь, кто… – проворчал патрикий и резко обернулся к кормщику: – Чего ждём, Меммо? Ходу!
Орсо набрал воздуху в грудь и заорал:
– Паруса ставить! Вёсла на воду!
Негр встрепенулся, его барабан загудел по новой. Сдавленный стон вырвался из полутора сотен глоток, и вёсла, разом придя в движение, погрузились в тугую воду, оттолкнулись, снова загребли… Направляемая опытной рукою кормчего, галера понеслась на северо-запад, в Адриатику, к топким берегам царицы морей – Светлейшей Республики Венеции.
Глава 6,
в которой Елена Мелиссина молодеет
Проводив Олега, Елена Мелиссина заскучала. В молодые годы это противное чувство – скука – было ей неведомо. Она вела бурную жизнь, полную опасностей и приключений. С Игнатием Фокой они составляли идеальную пару – мудрый отец и скромная дочь. В образе странствующего купца или паломника Игнатий побывал в Брюгге и Аахене, Париже и Лондоне, добирался до северных Бирки и Ладоги, отправлялся в Дамаск, Кордову или Багдад – туда, куда забрасывала его непростая судьба разведчика. И повсюду Фока бывал на вторых ролях, охраняя Мелиссину, служа ей, исполняя её приказы, ибо кто мог заподозрить молодую женщину в шпионаже и драках?
Память Елены сохранила многое. К примеру, ту погоню в Сахаре, когда её белый верблюд-мехари уходил от разъярённых бедуинов. Их двугорбые великаны мчались за ней, вымахивая голенастыми ножищами, дикие гортанные крики преследователей оглашали ночь, а с неба светила громадная луна, осеняя ночную пустыню. Или тот холодный северный фиорд, на берегу которого проживал Олаф Йомсвикинг, сын Харальда. Там были громадные ели и мрачные скалы, а Сигурд, наложница Олафа, пела грустные песни. Рабы-трэли выплывали на лодчонках в стылое море и ловили рыбу – камбала попадалась ростом с человека, а треска – в обхват.
Из владений Йомсвикинга они с Игнатием бежали по узенькой тропке шириной в ладонь – осторожно ставишь босую ногу на эту щербину, но вся ступня не помещается, а глубоко внизу пенится прибой, клокоча меж острых скал…
Всякого она навидалась. Однако разве молодость её прошла?..
Больше Мелиссина не находится на секретной службе у величайшего – родной дом и любимый человек занимали всё её время, целиком и полностью. Она была по-настоящему счастлива все эти годы, а если бы у неё родился ребёнок, то более нечего было желать в этой жизни.
Елена вздохнула и открыла окно в парк. Листва шелестела, будто лопоча о несбывшемся, а потом долгий, протяжный звон разошёлся окрест – это заговорило било в церкви Святого Сампсона… Кто-то, кажется, шёл к дому.
Выглянув из окна, женщина убедилась, что это так, – по аллее шагал молодой иподьякон в длинном чёрном одеянии. Он сильно сутулился и размахивал руками при ходьбе, будто отгоняя от себя мелких бесов.
Спустившись вниз, Мелиссина встретила гостя в дверях. Иподьякон был сумрачен и отрешён от земного, его лицо выглядело бледным, как у всякого человека, редко бывающего на солнце, и казалось больным.
Однако не такой уж он и аскет – длинные волосы молодого священника вовсе не слипались жирными сосульками, они были тщательно вымыты и завивались. Отшельники, как и фанатики любого пошиба, редко следят за собой. Как правило, они очень неряшливы и от них неприятно пахнет. Да чего уж там – смердит.
– Что привело тебя, любезнейший? – спокойно спросила Елена, не стремясь пленить и обаять.
Иподьякон молча поклонился и произнёс:
– Святейший патриарх Феофилакт просил тебя, великолепная светлейшая, посетить его дом для важного разговора. Когда прикажешь ждать тебя?
Голос у гостя был глубок, но резок. Наверное, подумала Елена, кричит он с завизгом…
– Я не заставлю святейшего ждать, – ответила женщина любезностью, – и отправлюсь тотчас. Проводишь?
Иподьякон снова согнулся в поклоне.
Елена Мелиссина быстро переоделась в скромное платье и накинула на плечи мафорий. Набрасывать накидку на голову она не стала – не вышло бы. Волосы Еленины были настолько густы, что их копну невозможно было обжать одной ладонью – не хватало и двух.
– Я готова, – сказала зоста-патрикия, появляясь.
Маячившему в дверях Игнатию Елена велела присматривать за домом и зашагала к выходу. Спускаясь по лестнице, она испытала полузабытое возбуждение. От иподьякона пахло ладаном и свечами, а она учуяла запашок тайны, почувствовала на губах металлический привкус опасности.
Выйдя на улицу, Елена подосадовала на глупые местные законы, запрещавшие передвигаться на лошадях верхом. Константинопольский эпарх был единственным в городе человеком, пользовавшимся привилегией раскатывать в грохочущей повозке-каррухе, все остальные ходили пешком или ездили на осликах. Можно было, конечно, купить восьмерых здоровых рабов, чтобы они таскали её на носилках-октофороне, но это было как-то глупо. Один необученный раб стоил тридцать номисм. Потратить двести сорок золотых монет лишь для того, чтобы иногда тебя выносили в город? Нет, денег у неё хватит, а что потом? Содержать восьмерых бездельников? Ещё чего не хватало! Лучше уж пройтись пешком – это, кстати, полезно для здоровья.
