И тут, в самый неподходящий момент, раздался крик дозорного:
— Римляне идут!
Расслабившиеся было латрункулы забегали, собирая оружие, спешно затягивая панцири и костеря проклятых «петухов» — поесть спокойно не дадут, гады!
Оролес бегом вынесся на крайний вал крепости, поросший деревцами и кустиками. Внизу, по ущелью двигались легионеры, наступая с севера. С юга шли галлы, держась за поводки громадных псов гельветской породы — с такими даже матерые волки старались не связываться. Псы не лаяли, но так и рвались вверх по откосу, царапая дерн толстыми лапами. Ошейники задавливали утробное рычание. Дорога к крепости зигзагом шла по откосу, удобная и гладкая, но в ряд по ней могли пройти только два бойца, третьему уже не было места.
Самозванный царь оглянулся.
— Бицилис! — рявкнул он. — Стрелков сюда! Живо! Вортрикс! Собрать все дротики! Агафирс! Подкатывайте камни, угостим «петухов»!
Лагерь зашевелился, готовясь к отражению атаки. «Не на тех напали!» — мрачно улыбнулся Оролес.
— Пиепор! — подозвал он. — Фратанч! Берите свои десятки — и за мной! Приветим римских собак и галльских псов!
Набив колчаны стрелами, два десятка гвардейцев спустились вниз по крутой тропке — до бревенчатого мостика, перекинутого через бурливый ручей. Падающая вода сильно размыла склон, проточив овраг и перерезав дорогу к крепости. Ручей намыл много черных камней-голышей, так и просящихся в кожаные ремни пращей, а толстые корявые корневища, торчащие из земли, служили кое-какой защитой. У самого ручья еще росли грабы и сосны, а вот дальше склон был чист, одна трава бурела.
Протрубила букцина, и римляне пошли на штурм. Прикрываясь щитами, они поднимались по дороге, отсвечивая на солнце начищенным металлом.
— Фратанч! Дайзус! — тихо скомандовал вожак. — Ползком до моста — и сбросьте бревна!
Названные, перекинув щиты на спину, поползли, изображая черепах. Всё учел Оролес, кроме изобретательности римлян. На противоположном склоне, таком крутом, что редкие деревья удерживались, изо всех сил цепляясь корнями за осыпавшуюся почву, появилось человек тридцать горных стрелков, обученных воевать на высоте, хоть на отвесной скалистой стене. Фратанч подцепил крайнее бревно мостика, приподнял его, вставая на карачки… и три стрелы, почти одновременно, воткнулись ему в бок. Вожак зарычал — стреляли чертовы эксплораторы.
— Убить! — рявкнул он.
Пиепор в гетском шлеме опустил длинный налобник, достающий до верхней губы, и вскинул лук. Натянуть тетиву он успел, а вот выстрел не удался — свинцовый шарик, запущенный с дороги балеарским пращником, перебил Пиепору плечо. Стрела полетела вдоль ущелья и затерялась в ветвях крученных ветром сосен.
— Дайзус! — крикнул Оролес. — Назад!
— Щас! — донесся ответный бас.
Дайзус оказался хитрее своего начальника — он спрятался за кучей камней и вытянул к мостику стволик елки, срубленной мечом. Стволик уперся в бревно, оброненное Фратанчем, согнулся. С шорохом и скрипом бревно подвинулось и пропало за краем обрыва. Оролес с удовольствием послушал шум падения, визг прибитого гельвета и короткий вскрик галла, не уберегшегося от удара тяжелым предметом. И тут же десяток стрел поднялся со дна ущелья, опрокинулся в высоте и пал вниз, гвоздя деревья, камни, человеческие тела. Дайзусу досталась всего одна стрела, но она угодила ему точно в затылок, словно нацеленная с небес.
Прямо перед лицом «царя», вжимавшегося в мох, воткнулась стрела, дрожа оперением. Дробно стукнулось свинцовое ядрышко, ломая ветку.
— Отходим! — скомандовал Оролес. «Гвардейцы» поползли вверх. Тропа была прикрыта лапами сосен, но пару раз свистнули стрелы, сбивая хвою, а потом на несколько шагов протянулся открытый прогал. Сын Москона переметнулся через него одним усилием, и ему повезло, а вот четверо, следовавших за ним, промешкали — и покатились вниз со стрелами в спине.
— Бар-ра-а! — донесся римский клич.
Оролес почувствовал беспомощность. Сарматы, когда их прижмут, не стесняются бежать с поля боя. Даки отходят огрызаясь. А римляне — самые упорные. Если они решили выдавить прыщ под именем «Оролес», то они его выдавят!
Пригибаясь, «царь даков» выскочил на верхнюю площадку. К нему бросился Агафирс.
— Мой царь! — завопил он. — Давай уйдем через скалы!
— А лошади?! Ты их что, на руках понесешь?!
— Я проверил, мой царь! Там можно пройти, только надо вести коня за собой.
Оролес подумал и махнул рукой:
— Уходим!
В то же мгновение из-за края обрыва вымахнул гельветский пес. Укрепившись на круче, он сделал два скачка и прыгнул на главаря, раззевая слюнявую пасть, полную отборных клыков.
Оролес пригнул голову и метнулся навстречу, выхватывая нож. На какой-то миг рычащая зверина будто зависла в воздухе — и широкий гетский нож пырнул пса в брюхо. Пес не завизжал, он тяжело рухнул, харкая кровью, и пополз к Оролесу, щеря зубы в последнем усилии.
«Царь» отскочил, дрожа — не от страха даже, а под впечатлением дикой лютости, исходившей от гельвета.
— Агафирс!.. — прохрипел Оролес, потирая горло, едва не разорванное клыками. — Веди! Вортрикс! Ты прикрываешь отход!
Кельт, ни слова не говоря, кивнул и отвернулся, жестами расставляя людей из лучшей своей сотни, — на щитах их, полуовальных, полуквадратных, был изображен бог Таранис.
Самозваный царь даков пропустил перед собой сарматов Агафирса и последовал за последним из них. За Оролесом поплелись даки и геты.
Агафирс вел за собой своего мохноногого коня, ухватив за узду. Поминая богов скифского пантеона, он карабкался по узкой осыпи, вынесенной из расщелины в скалистой стене, отрезавшей с востока тот уступ, на котором и стояла крепость. Осыпь проваливалась под ногами и отнимала много сил — чтобы подняться к расщелине, на каких-то десять локтей, пришлось долго месить податливый щебень, перебирая его ногами. Только укрепишься — сыпучая порода съезжает с тобой вместе, и ты топчешься, топчешься, уминаешь каменное крошево, а темный пролом рассадины приближается на ноготок, на два ноготка… Убийственно! Но это испытание оказалось самым простым, даже детским.
Одолев теснину щели в скальном массиве, сырую и темную, сын Москона вывел коня на маленькую площадку, поросшую травой, сухой и желтовато-белой. С площадки открывался роскошный вид на долину — желтые и красные листья дубов, кленов, берез, лип, ясеней вызолотили склоны гор, лишь на вершинах и гребнях ощетиненные елками. И все это роскошество — на фоне пронзительно-синего неба! Таким ярким оно бывает лишь осенью, летнее солнце будто вымарывает синь.
Однако красота природы мало трогала ороговевшее сердце Оролеса. Зато дальнейший путь, указанный Агафирсом, заставил его вспотеть. Проклятый сармат осторожно ступал по тропинке между отвесной скалой слева и пропастью справа, и ширина той дорожки измерялась в полтора локтя! А обрыв опадал вниз на добрых двести локтей. Там, внизу, шумел небольшой водопад и вилась речка, ее зеленые воды белели бурунами у мокрых камней, а по пестрому галечнику вода шла прозрачным накатом.
