Тит Флавий стоял в воротах, точно зная, что жить ему отмерено едва ли полста ударов сердца. Но и на эти полсотни толчков крови он задержит врага.
Декурион загородился щитом и опустил верный гладий.
Сарматы онемели от подобного безрассудства. Десятки стрел прилетели из темноты, но только две нашли цель, вонзившись в ногу Титу. Щит сотрясался от дождя стрел, потом три дротика, одновременно прогрохотав, завязли в нем. «Все!» — сказал себе Лонгин, отбрасывая непомерно огрузший щит, и бросился на сарматов с мечом.
— Бар-ра-а! — заорал он, погружая клинок в ближайшего варвара.
Лонгин умудрился зарубить двоих, пока карты и акинаки не отняли у него жизнь. Перед тем как остановиться, сердце декуриона отсчитало полторы сотни ударов.
Сарматы окружили павшего римлянина и топтались в молчании. Зорсин протиснулся вперед и склонился над мертвым с ножом. Он уже ухватился за короткие волосы декуриона, когда резкий окрик Сусага остановил его.
— Не трогать! — рявкнул скептух. — Это был настоящий воин, и он погиб со славой! Не тебе лишать его чести!
Кочевники заворчали одобрительно.
— Да?! — вскинулся оскорбленный Зорсин. — Эти настоящие воины похитили не только римлянина! Они забрали и твою дочь! Верни мне невесту!
Сусаг тяжело посмотрел на зятька и процедил:
— Тзана — твоя жена! Верни ее сам!
Глава семнадцатая,
из которой доносятся треск огня, плеск воды и гром медных труб
Солнце едва поднялось, проглядывая между мутным горизонтом и клубистой хмарью, затянувшей небо. Зоревые лучи упирались в серые бока туч и словно расталкивали их, выметали облачность за пределы неба.
Преторианцы устали, отдыха требовали и кони — всю ночь пришлось уходить, скакать без остановки. Только лобановский сауран бодро рысил вперед, поддерживая репутацию неутомимого.
— Может, привал организуем? — внес предложение Эдик.
— Рано еще, — мотнул головой Сергий. — Чем дальше уйдем, тем лучше. Сейчас вот доберемся до тех холмов, — он указал на три конических холмика цепочкой, — и пройдемся пешочком, пусть животные отдохнут на ходу.
— Загонял совсем… — пробурчал Чанба.
— Отставить разговорчики!
— «Темные силы нас злобно гнетут…» — негромко запел Эдик.
— Сейчас ты у меня бегом побежишь! — пообещал Лобанов. — С конем наперегонки!
Эдуардус — странное дело — смолчал. Сергей ему, конечно, друг. Вот и заставит скакать рядом с конем! По-дружески.
— Жаль Тита… — глухо проговорил Марций Турбон.
— Жаль… — эхом отозвался Верзон.
— Он погиб как истинный воин, — твердо заявила Тзана, — это была достойная смерть.
— Так-то оно так, — хмуро вздохнул вексиллатион, — но Тит был мне хорошим другом. И у него осталось двое сыновей.
— Я усыновлю их, — сказал, как отрезал, наместник. — Декурион погиб из-за меня, и я просто обязан помочь его мальчикам.
— Ну, не такие уж они и мальчики… — протянул Верзон.
— Тем более, — скупо улыбнулся презид. — Выведу обоих в люди, пускай душа Тита будет спокойна.
— Это правильно.
Их путь лежал на юг, постепенно они отклонялись к востоку. Степь, по которой римский эскадрон то мчался, то ехал шагом, местом была преинтересным.
Западная граница Дакии проходила по реке Тизии, строго от истока на склонах Сарматских гор
[72]
до впадения в Данувий. Да и сам Данувий дальше к западу протекал параллельно Тизии. Между двумя реками образовалось широкое пространство — плоская равнина, Паннонская степь.
Она как бы расклинивала Дакию и Нижнюю Паннонию, внедряясь в тело Римской империи прямоугольником варварских владений. Здесь вольно расселились язиги, которых римляне звали метанастами, то есть переселенцами. Почему предприимчивые римляне не заняли земли язигов? Возможно, не считали нужным проливать кровь из-за пустынной степи. Да и опасны были язиги — в правление Домициана они уничтожили целый легион вместе с легатом. Вот и выбрали римляне худой мир, без особого желания, но по нужде покупая его у язигов за наличные.
С востока и с запада степной анклав ограничивали реки, а вот на юге степь, хоть и выходила прямо к Данувию, круто разворачивающему течение на восток, но язигам путь туда был заказан — римляне отхватили изрядный «коридор», которым ранее пользовались кочевники, вольно путешествуя мимо Карпат в степные просторы за Тирасом. Там они могли соединиться с роксоланами, потом бы к ним пришла мысль сходить в поход на римские земли. Вот язигов и заперли в междуречье, а «коридор» отгородили мощным укреплением — Валлум Романум, протянув его от Данувия на западе до Тизии, до того места, где в нее впадал Марисус.
Поэтому и спасение от преследователей надо было искать именно там — за Валлум Романум. Или подниматься вверх по Марисусу, где стояло много римских крепостей-кастелл. Но как же далеко было до них…
— Зря говорят, что варвары куда попало едут, — не спеша говорил Верзон, обращаясь к Сергию. — Дорог у них нет, это правда, но есть направления. Сарматы будут держать путь по ориентирам, по приметным местам. Вот ты сам отметил три холма, а теперь глянь на горизонт, к северо-востоку, и определи, куда бы ты сам двинул!
Лобанов поглядел и увидел лишь один-единственный пупырышек на синей линейке небоската.
— Во-он туда, — указал он.
— Правильно! — подхватил Верзон. — Это дуб, огромное дерево в десять обхватов. Ему тыща лет, наверное. Два раза в него попадали молнии, побили ствол, расщепили в одном месте, но так и не спалили до конца. Его всяк видит и примечает.
Сергий оглянулся назад — пусто, никого не видать, даже пыль не поднимается, выдавая преследователей. Отряд всё дальше уходил в степь. Гладкой ее назвать было бы неправильно, степной простор подымался и опускался, но подъемы и спуски были настолько незаметны, что глаза видели равнину, не замечая изгибов рельефа. Это бросалось в глаза там, где травянистую гладь разрезали глубокие балки, проточенные потоками воды.
Теснясь и выглядывая друг из-за друга, пологие холмы, буро-желтые, вдали лиловые, сливались в возвышенность, она тянулась и тянулась, то ли вперед, то ли забирая кверху, и исчезала в туманной дали, там, где небо сходилось с землею.
Бурьян, молочай, дикая конопля, полынь — вся буйная трава степи, что к лету вымахивала по пояс всаднику, побурела, порыжела, полегла косыми и прямыми проборами. Но степь не казалась пустынной и оцепеневшей от тоски, нет. Жизнь бурлила, справляя последние праздники перед долгим затишьем зимы. В поникшей траве пересвистывались суслики, стадо куропаток, испуганное саураном, вспорхнуло и с мягким «т-р-р-р» полетело к холмам. На солнечном склоне играли лисицы, зайцы терли мордочки лапами, умываясь и прихорашиваясь, дрофы расправляли крылья. А вдалеке, где бурый цвет степи лиловел, шевелилось множество темных валиков — это шло стадо зубров. Тысячи и тысячи мохнатых горбачей топотали, болтая огромными головами, ветер доносил мощное сопение, жар многих тел и запах пыли, прибитой навозом.
