— А к чему нам твоя жизнь или твоя смерть? — по-прежнему спокойно сказал Лобанов. — Лично мне ты ничего плохого не сделал.
Жрец задумчиво пожевал губами и сказал:
— Хорошо. Я отведу вас к золоту.
— Когда? — спросил Сергий, стараясь сохранить безразличное выражение лица.
— Завтра пойдет снег. Ближе к вечеру возьмете лошадей — на себя и на меня.
— И на меня! — шепотом вставил Гай Антоний.
— …И на него, и ждите у западной стены, где кузни. Там есть особые военные ворота, они замазаны глиной с обеих сторон. Их откроют только один раз, когда враг осадит городище Тарба и надо будет нанести удар. Или для того, чтобы погулять по тылам неприятеля. Мы воспользуемся этими воротами — и скроемся незаметно.
Внезапно из коридора донесся шум, и Гай подскочил на месте.
— Уходи! — прошипел он Сергию, тыча пальцем в потолок. — Через крышу! И через конюшню!
Лобанов подхватился и подпрыгнул, хватаясь за стропило, черное и скользкое от сажи. Повис на одной руке, другой раздвигая снопы камыша, и подтянулся рывком, высовываясь наружу, в холод и темноту. Взбрыкнув ногами, он перевесился и мягко повалился в сугроб. Вроде тихо. Сергий вскочил и по стенке, по стенке двинулся вдоль конюшни, пока не скользнул в сырое тепло. Лошади зафыркали, но ласковый голос Лобанова успокоил животных.
Приоткрыв ворота, Сергий проскользнул наружу и растворился в ночи, полный перспектив — сияющих или, как минимум, блестящих.
Снег шел не густо, но он падал и падал, пряча под белым покрывалом постыдную грязь. Закат был почти не виден за снежной мутью, пылание уходящего солнца слегка разбавило багрянцем непроглядную белесину — и угасло. Настала ночь. Пришла пора.
Четверо преторианцев и Тзана собрались загодя, с утра подкармливая коней верховых, вьючных и запасных. Отужинав в последний раз под войлочным сводом юрты Равсимода, пятерка переглянулась, и Лобанов тихо скомандовал:
— Выходим!
— Начинаем отступление, — перевел по-своему Эдик, но серьезно, не шутя.
Застоявшиеся кони охотно покинули стойла. Снег их не порадовал, но ветра не было, а мириады падающих ледяных звездочек скрадывали шаги, глушили звуки отдаленные и близкие. Волею небес мир погружался в тишину и покой.
— К кузням будет ближе, если мимо кладбища, — дал совет Гефестай.
— Какого? — спросил Сергий. — Сарматского?
— Нет, того, где даков с гетами хоронят. Сейчас. Вот сюда!
Кушан провел друзей узким ходом мимо глинобитных хижин, где жались к огню местные жители, терпеливо, тупо пережидая холода.
Обогнув храм Замолксиса и небольшой погост, кавалькада выбралась к кузням. Кузни стояли в ряд, примыкая вплотную к крепостной стене, если можно таковой называть плетеный тын, обмазанный глиной. Не все кузнецы затушили горны, в паре мест продолжался звонкий перестук молотов. Жар нагонялся великий, и двери были распахнуты настежь, далеко вытягивая красные отсветы.
Глухой свист прозвучал из темноты, подзывая, и Сергий поворотил саурана влево, под длинный навес, где были сложены деревянные формы для выделки кирпича, — и как их только не растащили? Дерево в степи — ценность.
Гай Антоний и Сирм стояли в тени, ежась и переминаясь.
— Коней привели? — негромко спросил Сирм.
— А как же. Садись! Помочь, может?
— Я помогу, — вызвался легат.
Кряхтя, Сирм устроился верхом, выдохнул.
— Дождемся, когда стража проедет мимо, — сказал он.
— Ладно, — кивнул Лобанов. Подумал и добавил: — Может, откроешь мне хоть часть своей тайны? Для укрепления доверия?
Усмешка первосвященника была не видна, но голос ее выдавал:
— Тайну ему. Ладно. Вы как в степь выходили с гор? Не мимо Золтеса?
— Угадал.
— Так по тому ущелью ручей стекает. А если двигаться мимо гор на юг, увидишь еще одно ущелье. Еще южнее будет третье. Вот по нему надо подняться, углубиться, а когда стены расступятся, выйдешь прямо к горе. Она невысока и напоминает муравейник. Это и есть Когайнон. Ну а насчет того, где на ней запрятаны сокровища, я пока умолчу.
— Ну хоть что-то, — пожал плечами Сергий.
— Идут! — приглушенно сказала Тзана.
По наружной стене заплясали желтые и красные отсветы, расплывающиеся в снежном мельтешении. Не торопясь, выехали трое ночных стражей, вооруженные копьями. В левой руке каждый держал факел. Лениво переговариваясь, стражники проследовали мимо, их кони ступали, низко опустив головы, будто спали на ходу.
Дождавшись, пока стража отъедет подальше, Сирм пришпорил своего коня и быстро пересек открытое пространство. Заехав в тупик между двумя глинобитными хижинами с провалившейся крышей, жрец указал на стену:
— Это здесь. Открывайте! Режьте ремни посередке и толкайте створки наружу!
Гефестай спешился, подошел к стене. Две плетеные створки покрывал толстый слой глины, а висели они на воротных столбах, прикрученные ремнями толстой кожи.
Сковырнув пласт мерзлой глины, сын Ярная перепилил мечом сухие ремни, высохшие и задубевшие.
— Как дерево… — пыхтел он.
Дорезав, Гефестай поднатужился и толкнул створки. Те скрипнули и качнулись, обсыпая снег и комки глины.
— Геракла б сюда… — прошипел Эдик.
— Что мне твой Геракл… — прокряхтел кушан. — Я того Геракла… одной левой.
Под напором сына Ярная ворота жалобно заскрипели, затрещали кожаными петлями — и приоткрылись шага на два.
— Вперед! — бросил гордый Гефестай, забравшись в седло.
Но вперед не получилось. Неожиданно вернулась ночная стража, а из-за распахнутых створок выскочили десятки пельтастов без щитов, но с факелами. В их трепещущем свете набежали стрелки, натягивая тугие луки, а потом из темноты выехали двое верховых — Луций Эльвий и Оролес.
Нервы у Сирма не выдержали, жрец не готов был к поражению. Заверещав, первосвященник бросил коня в атаку, прямо на Оролеса, хотя из оружия имел лишь ненависть. Тренькнула стрела и пробила сердце Сирма, в котором уживались любовь к богам и безразличие к смертным.
Сирм уронил поводья и кувырнулся в снег.
— Кабиры-ы… — промычал он напоследок, и душа рассталась с телом.
— Какая сволочь стреляла?! — взревел Оролес. Луций молча указал на провинившегося лучника, и длинный меч царя отхватил тому голову.
— Что это значит, Оролес? — холодно спросил Сергий.
— Вот наглец! — восхитился Луций и обернулся к Оролесу: — Ты позволишь, царь?
Сын Москона хмуро кивнул, не сводя глаз со скорченного тельца Сирма сына Мукапиуса.
— Так вот, дорогие мои, — с торжеством продолжил Эльвий. — Ни в какой поход я даже не собирался, а залег и слушал, как вы там всё планировали. Кстати, Гай, это я храпел, помнишь?
