— А Публий? — пролепетал легат.
— Ти-хо! — вскинул руку Луций. «Гвардейцы» Оролеса притихли.
— Слышишь?
Издалека донесся протяжный вой. Не волчий и не собачий — человечий, исполненный муки.
— Это Публий так воет, — весело сказал Луций, — мы его распяли! Прямо на Волчьих воротах, с внутренней стороны. А тебя, Сергий, распнем с наружной!
Лобанов повернул голову к Оролесу.
— В чем дело, царь? — резко спросил Сергий. — Что за глупые шутки? В чем мы провинились, почему тебе в голову взбрело облаву на нас устраивать?
— Вы едва не сволокли Сирма! — ответил Оролес.
— Ну и что? Тебе-то какое дело? Между прочим, твой сотник целый месяц прятал Сирма! Вот и распни его с наружной стороны Волчьих ворот, он это заслужил!
— Я не прятал! — заорал Луций. — Это Публий!
— Что ты брешешь?! — завопил Эдик. — Ты что, не знал, на кого Публий собирался наместника менять? Всё ты прекрасно знал!
Оролес поднял руку, и крики смолкли. «Гвардейцы» тоже притихли.
— Мне плевать, кто был виноват вчера, — проговорил сын Москона лязгающим голосом. — Я живу сегодня и сужу сейчас! Завтра вас всех казнят, — объявил он приговор преторианцам и крикнул: — Нептомар! Куда девать Сирма?
— Первосвященник должен провести эту ночь в андреоне, — донесся голос из темноты. — Пусть эти пятеро переночуют с ним вместе, а утром они уйдут следом за сыном Мукапиуса, будут прислуживать ему в садах Замолксиса.
— Стража! — рявкнул Оролес.
— Так ты уже отказываешься от золота, Оролес? — возвысил голос Сергий, чувствуя, как колотится сердце.
— Сирм мертв! — прорычал Оролес.
— А мы живы! — ухмыльнулся Лобанов. Царь так и вперился в него грозным взглядом.
— Ты хочешь сказать, римлянин, — прогремел он, — что Сирм открыл тебе тайну золота?
— Я проведу тебя к горе Когайнон, — четко и ясно проговорил Роксолан, — если ты поделишься с нами.
— Поделюсь с вами?! — Обрадованный Оролес не выдержал и рассмеялся. — По справедливости, да?
В толпе «гвардейцев» послышались смешки.
— Ага, — кивнул Сергий. — Тебе половина — и мне половина. Со своими я разберусь сам.
Оролес отсмеялся и махнул рукой:
— Увести их и спрятать в андреоне. И чтобы ни единого волоска не упало с их голов! — Повернувшись к Лобанову, он добавил: — Утром поведешь нас за золотом!
— Завтра не получится, — покачал головой Сергий. — Надо дождаться, пока кончится снегопад. Горам всё равно, скольких погубить — одного или тысячу. Разницу ощутишь только весной — тысяча трупов сильнее смердит.
— Ладно! — раздраженно ответил царь. — Ждем ясной погоды! Увести!
Преторианцев разоружили и повели, окружив плотным кольцом лучников и копьеносцев.
— Зря мы этого Луцика не прибили, — пробурчал Эдик. — Правильно Горький говорил: раздавишь гадину, и на душе легчает!
Искандер, ехавший рядом, тихонько спросил Лобанова:
— Ты не видел, куда Гай делся?
— Не знаю. Думаю, уж его-то Луций помилует. Все-таки сын патрона!
Конвой проследовал до храма Замолксиса. Тело убитого Сирма внесли в холодный андреон — землянку — и возложили на алтарь, сложенный из камней. Преторианцев с Тзаной втолкнули туда же.
— Один-ноль, — флегматично заметил Эдик. — Не в нашу пользу.
Сергий походил вокруг алтаря, оглядывая святилище. Свет в андреон проникал через узкие щели в самом верху стен, на уровне земли, но сейчас их прикрывал снег. Одна лишь плошка с бараньим жиром освещала погреб — в ней плавал горящий фитиль.
— Поведем этих гадов к золоту? — хмуро спросил Чанба.
— У тебя есть другие предложения? — холодно поинтересовался Сергий.
Вдруг ему на плечо упал снег. Лобанов вскинул голову и увидел бледный лучик лунного света, пробивавшийся из окошка-щели.
— Сергий! — долетел свистящий шепот.
— Гай? — встрепенулся Лобанов.
— Я! Что мне делать?
Секунду подумав, Роксолан спросил:
— Ты на многое готов?
— На всё! — пылко ответил легат.
— Тогда слушай внимательно и понимай правильно, — заговорил Лобанов, задирая голову к потолку, искрящемуся инеем. — Если выполнишь мой приказ, я тебе гарантирую благосклонность презида.
— Приказывай!
— Ты должен незаметно покинуть становище. Только возьми с собой хотя бы двух коней. И скачи к перевалу! Надо добраться до Фактории Августа. Там стоят когорты Тринадцатого Сдвоенного и Седьмого Клавдиева, передашь их командиру пароль. Запоминай, а то тебе могут и не поверить! Скажешь: «Веспер светит с вечера». Отзыв такой: «Фосфор занимается с утра». И тогда ты договоришь: «Но в полдень царствует Солнце!» Запомнил?
— Да!
Растолковав, где когортам искать гору Когайнон, Сергий добавил:
— Мы постараемся задержать Оролеса, сколько возможно, но не дольше пяти-шести дней. Если когорты подойдут к Когайнону раньше нас — хорошо. Если чуть позже — еще лучше. Но если они опоздают.
— Не опоздают! Я всё исполню как надо!
— Действуй! И помни: у тебя в руках и наше будущее, и твое собственное!
— Вале!
— Вале.
Выдохшись, Сергий присел на корточки рядом с Тзаной. Девушка тут же прижалась к нему.
— Страшно? — прошептал Лобанов.
— С тобой мне спокойно… И хорошо.
— Мне тоже.
Сергий обнял Тзану покрепче и закрыл глаза. Ставки были сделаны.
Глава двадцать первая,
большинство участников которой присутствуют при коронации на уровне пояса
1
К утру второго дня снегопад прекратился, и Оролес тут же скомандовал построение. За сутки весть о походе за золотом облетела армию, и строиться пришлось за стенами становища, в голой степи, иначе не хватило бы места для всех желающих.
Вряд ли такой энтузиазм масс радовал Оролеса: делиться царю не хотелось ни с кем. С другой стороны, зимняя степь — не пустыня, легко можно столкнуться с военным отрядом омбронов или амадоков, жаждущих добычи и скальпов. И тут надо либо в одиночку пускаться в путь — авось не заметят! — либо маленькой армией. А раз третьего не дано, Оролес терпел за спиной учащенное дыхание почти одиннадцати сотен головорезов.
Выступили сразу после обильного обеда, даже преторианцам сунули целую миску дымящейся разваренной конины. Утерли жирные губы, забрались на коней и тронулись в путь.
Настроение у «конармейцев» было приподнятое, западный край отсвечивал для них золотым блеском. Они грубо шутили и громко хохотали, хлопая себя по ляжкам немытыми пятернями. И нахлестывали, нахлестывали коней. Вскоре становище «свободных даков» пропало за горизонтом, и лишь широкая полоса изрытого копытами снега указывала обратный путь.
