И вот дико заверещали трещотки, а руки «капнабатов» заколотили в барабаны, выбивая дикую, скачущую мелодию. «Капнабаты», завывая и приплясывая, обошли все нагромождения дров, щедро расплескивая благовонное масло, полными горстями бросая соцветия конопли и душистую стружку. Регебал прошелся в паре с Нептомаром и поджег все костры. Пламя разгоралось неохотно, но, чем дальше, тем больший жар наплывал на людей, почтительно окружавших место священного действа.
Жрец и раб взяли под руки Оролеса и повели его между костров, проводя обряд очищения. Дурманящие клубы дыма стелились по всей котловине, возбуждая в латрункулах неистовый фанатизм, — разбойники выли, скаля зубы, падали на колени, махали руками, бормоча и выкрикивая несуразицу, бессмысленно, тупо пялясь в огонь.
Очистившись, Оролес замер в центре круга, освещенный со всех сторон пламенем. И тогда Регебал медленно снял с себя пояс Буребисты и обвил им могучую талию главаря банды.
— Сим посвящаю тебя, Оролес сын Москона, — затянул он, — и передаю во владение земли дакийские и народы, их населяющие! Пусть счастье и удачи прежних царей передадутся тебе, а неуспех минует!
— Да пребудет с тобой милость Замолксиса-а! — завел свою партию Нептомар. — Пусть духи предков и Великие Кабиры хранят тебя!
— Да здравствует Оролес Первый, — грянул Регебал, — великий царь даков!
И тысяча с лишним латрункулов взревела, дико и восторженно, готовая на всё ради своего вожака, выбившегося еще и в монархи.
— Каждый сходит с ума по-своему, — прокомментировал Искандер.
А Оролес стоял недвижимый, он возвышался, как идол, и его твердое, будто рубленое лицо казалось каменным в пляшущем свете костров. Сын Москона добился своего.
— Слово молви, царь! — донесся крик из задних рядов.
Оролес Первый очнулся будто. Подняв руку, он провозгласил:
— Гулять!
— У-о-о! — откликнулась толпа, подражая волкам. — У-а-а-у-у!
И пошло веселье.
День-ночь, сутки прочь. Что и требовалось.
2
Гай Антоний Скавр был перевозбужден, когда тайком покидал становище «свободных даков». Его сотрясала нервная дрожь, но не страх был ее причиной. Некое болезненное нетерпение жило в легате, всеподавляющее желание вырваться, достичь, исполнить. Трезвое понимание того, что приказ Сергия и ему самому обеспечит мир и покой, тоже жило в Гае, но не занимало мыслей, бродя на окраине сознания.
Луций помешать его намерениям не мог — пребывая в сильнейшем раздражении, Змей снимал его старым дакийским способом — пил вино неразбавленным, в неподобающих количествах.
Гай, прислушиваясь и оглядываясь, на цыпочках прошелся по их пристанищу, собирая пожитки, и тихонько выбрался в конюшню, где одного коня навьючил, а другого оседлал. И повел в поводу обоих.
Вырваться в степь было делом несложным — отпертые преторианцами ворота так и стояли распахнутыми, их никто не охранял. Скорее всего, Оролес просто забыл отдать соответствующий приказ, а до понятия гражданского долга варвары просто не доросли.
Гай выскользнул за стены городища и повел коней бегом. Лишь когда запыхался вконец, опомнился и залез в седло.
Он и до этого попадал в опасные ситуации, но всегда выступал вторым, его постоянно вели, решая за него и отдавая приказы, которые следовало исполнять. А вот теперь он лично за все ответствен, и только от него зависят будущее и сама жизнь Гая Антония Скавра и Сергия Корнелия Роксолана. И всех-всех-всех. Этого смешного и насмешливого Эдуардуса, хвастливого, но храброго Гефестая, умника-зануды Искандера, красавицы Тзаны…
Легат невольно вжал пятки в конские бока, и аргамак прибавил скорости.
В пути Гай провел всю ночь, ориентируясь по звездам. Пускал коней то в галоп, то шагом. Под утро он устал до того, что чуть не свалился с аргамака в снег. Навесив обоим животинам торбы с зерном, Гай съел лепешку с сыром, сделал пару глотков вина — и с часок подремал, закутавшись в дакийскую доху. Потом снова в путь.
А сразу за Пиретом везение кончилось — загнанная вьючная лошадь сломала ногу, пришлось ее зарезать. Местные волки были весьма признательны легату.
Учтя свой промах, Гай дал отдых и коню, и себе в хижине Золтеса. Латрункулы вынесли из нее все съестное и ценное, но остались дрова, и был цел очаг. Полночи конь и всадник провели в тепле, а утром, едва тьма на востоке посерела, снова вышли на тропу.
Спустившись с полонины, Гай неожиданно выехал к стоянке: под нависшей елью сидели вокруг костра четверо и с интересом смотрели на него. Один был вылитый дак, другой, смуглый и бритый наголо, больше всего смахивал на египтянина.
— Куда путь держишь? — спросил третий, похожий на галла.
— На юг, — буркнул Гай неопределенно. Дак с любопытством оглядел легата.
— Ты выглядишь как сармат, — сказал он, — и следуешь из степи.
— А вы что, — с вызовом проговорил Гай, — не по той же дороге едете?
— По той, — легко согласился дак. — Меня зовут Регебал, я — раб Сергия Корнелия Роксолана, которого ищу. Не видал ли ты его?
— Он послал меня… — ляпнул Гай и прикусил язык.
— Не буду допытываться, куда именно, — поднял руки Регебал. — А откуда?
Гай подумал — и решил, что никого не выдаст, если чуть приоткроет тайну…
Рабы преторианцев живо собрались в поход, еще и поделились с легатом припасами, и Гай ринулся дальше, «на юг».
Потом он досадовал на себя за спешку. Зря торопился, подгонял себя и коня, а в итоге впал во грех невнимательности. И выехал не туда. Стал искать знаки, описанные Регебалом, — не находил. А когда повернул на юго-запад в надежде, что выедет к дороге между Понс-Ветусом и Факторией Августа, угодил в странное место.
Это была долина реки, зажатая скалами. Выше и ниже по течению долину запирали частоколы из мощных остреных бревен.
Помолившись Монтинусу, богу горных вершин, и Валлонии, богине долин, Гай проехал узкой тропкой между скал и остановился на берегу. Лед на реке был пробит большими полыньями, вереницы людей с ведрами подходили к ним, зачерпывали воду и несли на берег, где стояли желоба с медным дном и деревянными стенками. Под желобами горели костры, а черпальщики все лили и лили воду в желоба, которая потом сбрасывалась в реку мутными, пенистыми потоками.
Легат огляделся в недоумении. Что они делают? Потом еще несколько человек в рваной одежде приблизились к желобам и опрокинули в них ведра каменной крошки. Черпальщики тут же промыли насыпанное. Вон оно что. Так это золотой рудник!
— Эй! Ты кто такой? — раздался вдруг грубый голос. Гай обернулся и увидел трех легионеров, неспешно подходивших к нему.
— Меня зовут Гай Антоний Скавр! — громко представился легат, чувствуя радость облегчения.
— Да?! — развеселился бородатый воин. — А меня кличут Публием Элием Адрианом!
