— Все четверо? — уточнил Лобанов. — Или все пятеро?
— Все девятеро! Нужно, правда, десять свидетелей, но я уговорил Гету — это брат невесты.
Сергий оглядел друзей, улыбнулся Тзане, энергично кивающей ему — соглашайся, дескать! — и спросил:
— Ну что? Засвидетельствуем?
— Лично я согласен, — ответил Эдик.
— И я, — кивнул Искандер.
— Годится, — прогудел Гефестай.
— А мы — как прикажете! — ухмыльнулся Акун.
— Мы будем твоими свидетелями, — обернулся к Гаю Лобанов. — А кто хоть невеста?
— Она дакийка, и ее зовут Сасса, — проговорил патриций, и по тому, как он это сказал, стало ясно, что невесте повезло — ее любят. Очень.
— Ну, это дело надо обмыть! — засуетился Гефестай. — Уахенеб! Тащи фалерн! Кадмар, сообрази закуску!
Названные кинулись исполнять поручения, и Тзана быстренько накрыла стол.
— Ну, совет вам да любовь! — сказал Эдик тоном деда Могамчери.
Гай Антоний Скавр, с улыбкой человека, избавленного богами ото всех проблем разом, посмотрел на Чанбу, стоящего у порога комнаты, поднял взгляд выше, и лицо его выразило безмерное удивление. Привстав, он выговорил:
— Отец?!
Сергий обернулся. В дверях стоял пожилой мужчина с обрюзглым холеным лицом, закутанный в тогу сенатора и порядком пропыленную лацину.
— Я шел следом от самого форума, сын, — проскрипел сенатор. — Кто это с тобой?
— Это не они со мной, — сдержанно ответил Гай, — а я у них. Это те самые преторианцы, отец. Знакомься: Сергий Корнелий Роксолан, кентурион-гастат претории!
Сергий отвесил четкий поклон и пригласил растерянного сенатора разделить с ними трапезу.
— Присоединяйтесь, сиятельный, — прогудел Гефестай добродушно, — тут на всех хватит!
Сенатор поджал губы.
— Так ты не выполнил моего задания? — надменно спросил он. — Почему?
— Странный вопрос, — пожал плечами Гай, сдерживаясь. — Потому, что не захотел пачкать имя. Потому что мне стало противно совершать подлый поступок. Потому что эти люди научили меня главному — дорожить своей честью!
У сенатора на лбу вздулись вены.
— Ты хоть понимаешь, что наделал? — еле выговорил он. — Мы разорены! У меня больше нет ни дома на Палатине, ни виллы в Байях! Я всё продал, чтобы расплатиться с долгами!
— Расплатился? — спросил сын с оттенком отчужденности.
— Да! — рявкнул отец.
— Тогда чего тебе еще не хватает?! — перешел Гай Антоний в атаку. — Ты же сенатор! Казна выплачивает тебе по шестьсот тысяч сестерциев в год! Тебе этого мало?
— Речь не обо мне! — взревел Элий Антоний. — Я свое отжил! А тебе скоро придет пора занять мое место в сенате! И на какие шиши ты собираешься жить? За что покупать чернь? Чем оплачивать достойные твоего звания обеды?!
— Отец! — сказал Гай проникновенно. — Да не хочу я мрамор протирать в курии, выслушивая сплетни и вздорные речи лощеных старцев в тогах с широкой каймой! Не хочу! Мне не нужно это, понимаешь? Это не мое, это скучно и мелко! Была бы хоть польза от того сената, так ведь нет ее! Или ты не знаешь, кто ныне правит? Принцепс Адриан, здоровья ему и долгих лет! А сенаторы — это так… дань традициям!
Сенатор несколько минут молчал, как будто его Юпитер молнией поразил.
— Собирайся! — резко сказал он. — Мы уезжаем!
— Куда? — спокойно поинтересовался Гай.
— В Рим! — рявкнул отец.
— Нет, — покачал головой сын, — никуда я с тобой не поеду.
— Что-о?! Мальчишка!
Сергию даже жалко стало старика — тот действительно не понимал, как такое может быть, чтобы сын сенатора сам, по доброй воле, отказывался от места в жизни, уготованного лучшим из лучших.
— Отец, — серьезно сказал Гай, — я знаю твое право. В твоей воле убить меня, но не забывай — ты не в Риме, ты в Дакии. Чуешь, чем здесь воздух пахнет? Свободой! Я прошел всю степь, отец, не позволив убить себя диким варварам, а уж тебе и подавно не позволю. Пойми, я стал другим. Я многое понял, многое увидел по-новому. Я встретил девушку, которую полюбил. И я не хочу кичиться патрицианством. Ну, то есть я горжусь тем, что я патриций, но всего в жизни буду добиваться сам! Я построю дом и введу в него… нет, лучше внесу на руках свою жену. Я куплю стадо и буду разводить коров. Скажешь, это позор для патриция? А мне нравится!
Сенатор растерялся.
— Не понимаю, — затряс он головой, — не понимаю! Чего ты хочешь, объясни!
Гай улыбнулся:
— Я хочу выходить по утрам, глядеть на горы — и знать, что ничего не может случиться слишком уж плохого, пока есть на свете такая красота. Я рассчитываю прожить свою жизнь именно здесь, где я могу слышать, как бежит вода, и видеть, как листья осин становятся золотыми осенью и снова зеленеют весной. Я хочу, проснувшись утром, видеть, как мой собственный скот пасется на лугу, и слышать, как лошади переступают с ноги на ногу в своих стойлах. У меня в жизни много было возможностей учиться по свиткам, но всё здесь — вроде свитка, который может читать каждый, кто молча постоит на месте. Это — Дакия, и я пришел домой.
Сенатор медленно присел на ложе и сгорбился.
— Не печальтесь так, сиятельный, — негромко проговорил Сергий, — просто ваш сын вырос и принял свое решение. Или вы думаете, что он теперь бросится головой в навоз? Отнюдь нет! Дакии нужны энергичные умные люди, магистратов тут нехватка. И не томных хлыщей из Рима, а своих, проверенных людей! Вот увидите — пройдет не так много времени, и Гаю самому захочется попробовать себя в политике. И он придет в сенат. Но не папенькиным сынком, а знающим себе цену, уверенным человеком с закаленной душой и твердым сердцем!
— Как говорит мой дед Могамчери, — серьезно сказал Эдик, — когда гниение и разврат приходят во грады человека, его все еще ждут пустыни и горы.
Сенатор скорбно усмехнулся, вздохнул и сказал:
— Налейте мне вина, что ли…
Гефестай щедро ливанул фалерна, спросив деловито:
— Подскифить или развести?
— Вода мне не поможет, — отмахнулся сенатор и поднял кубок: — На здоровье тебе, сын. — Выпив до дна, он промокнул губы салфеткой и философски добавил: — Что ж.…«Брак в июне хорош для мужчин и счастлив для женщин!» А дом я тебе куплю сам, в Сармизегетузе они дешевы…
Еще не начался день, когда в двери дома жениха застучали пучки прутьев — это пришел фламин, главный жрец местного храма Юпитера Феретрия.
— Первый час дня — лучший для обручения, — объявил он.
— А я думал, — зашептал Эдик, — Гай просто так сказал.
— О святом, — сурово поправил его Искандер, — здесь просто так не говорят.
