Выехав на Литейный, Кирилл свернул на Невский и притормозил. На тротуаре, освещённая светом уличного фонаря, стояла Даша в расстёгнутом пальто. Она чётким голосом классной дамы наставляла двух громадных мужиков, затянутых в кожанки, с очками шоффэров на тульях фуражек.
— Контрреволюция подняла свою преступную голову, — вещала товарищ Полынова, — всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность. Но силы революции неизмеримо превышают силы её врагов. При первой же попытке тёмных элементов затеять на улицах смуту, грабежи, поножовщину или стрельбу — преступники будут стёрты с лица земли!
[36]
— Да мы так и поняли, товарищ женорганизатор, — добродушно прогудел один из мужиков.
— Так и передадим, — кивнул другой.
Даша энергично кивнула, милостиво отпуская обоих, и крутнулась на каблучках.
— Кирилл?! — взвился её радостный голос. — Ты на машине? Подбросишь меня до Смольного? Ладно?
Авинов колебался недолго — любовь переборола долг.
— Садись! — сказал он.
Девушка одним гибким движением просунулась в кабину и потянулась к Кириллу, припадая к его губам жадным ртом. Когда товарищ Полынова неохотно оборвала поцелуй, Авинова куда больше истории волновала биология.
Было трудно, почти невозможно следить за дорогой — и не смотреть на девушку, на то, как налитые груди дерзко оттопыривают платье — всю ту же гимназическую форму, старенькую, заношенную, чиненную не раз, облегавшую точёное бедро влекуще и вызывающе.
Кирилл, держа руль одной рукою, вторую положил Даше на колено. Девушка не обратила на это внимания — глаза её блестели, губы то и дело складывались в ослепительную улыбку.
— Канун! — торжественно изрекла она. — Ты чувствуешь, что мы живём на переломе? Накануне величайшего исторического события, которое потрясёт весь мир!
Авинов едва удержался, чтобы не сказать, как на Октябрьский переворот
[37]
отреагируют те же американцы, но прикусил язык. Какое янки дело до России? Они делают деньги. Ах, в России делают революции? «Олл райт! — пожмёт плечами гражданин САСШ. — Сорри. Тайм из мани!» — и побежит дальше по Уолл-стрит…
— Я хочу, чтобы ты увидел Смольный изнутри! — с чувством сказала Даша. — Там всё кипит! Там самый воздух наэлектризован так, что дрожь пробирает. И ты захлёбываешься им, тебе хочется кричать и петь! Там будущее — оно рядом, осязаемое и светлое, а прошлое уже умерло! И как же томительно медленно истекают его последние часы!
— Сутки осталось ждать, — вставил Кирилл.
— Почему — сутки? — удивилась Даша, из вдохновенной валькирии воплощаясь в обычную красну девицу. — Наступление на Зимний начнётся завтра, ранним утром!
Она нахмурилась, глянула на Авинова отчуждённо, улыбнулась неласково.
— Тебе-то откуда известен срок?
Корниловец молча вынул мандат и развернул перед Дашиным лицом. Жест получился театральный, зато девушка бурно обрадовалась — она захлопала в ладоши, запрыгала на сиденье и кинулась обнимать Кирилла, шепча:
— Наш! Ты наш! Какое счастье!
— Осторожней! — посмеивался Авинов. — Я же за рулём!
Подостыв, уняв восторг, Полынова спросила:
— А всё-таки? Почему ты так уверен, что ещё целые сутки ждать?
— Кронштадтцы не поспеют к утру, — объяснил Кирилл.
— Опять эти кронштадтцы! — воскликнула девушка.
— А что делать? — притворно вздохнул корниловец. — Начинать атаку Зимнего без них… Знаешь, это как-то рискованно.
Умом Авинов не понимал, зачем он раскрылся перед Дашей, зачем показал свой мандат — это было как наитие. Ладонь, ощутившая тепло девичьей коленки, сама потянулась за розовой бумагой с подписью Ульянова-Ленина. Тут Кирилла больно кольнула совесть: а покушение? «Успею!» — уверил себя корниловец. Время ещё есть…
У Николаевского вокзала «Руссо-Балт» вывернул на Суворовский проспект и потянул к Смольному.
Смольный гудел, как чудовищный улей, «как приглушённый, но могучий мотор». У его подъезда под чехлами дремала пушка-трёхдюймовка, взрыкивала пара броневиков, смахивавших на затаившихся рептилий. Вокруг пылали костры, у них грелись красногвардейцы Сестрорецкого завода, солдаты — гренадёры и литовцы.
[38]
И накатывала приливом к Смольному и отливом из Смольного почти непрерывная людская волна, галдящий человечий вал. Плюхая сапогами и галошами по размякшему осеннему полю, шла и шла серая рабоче-крестьянская масса, жаждавшая перемен. Чуда. Халявы.
Кирилл, сам удивляясь собственному нахальству, приткнул «Руссо-Балт» около зелёного «Остина»
[39]
в пупырышках заклёпок и вышел из кабины.
— Побежали! — зазвенел Дашин голосок.
Авинов, с громко бьющимся сердцем, двинулся к логову врага. Вот откуда исходит опасное поветрие! «Муромцев» бы сюда, закидать бомбами, разрушить до основания…
Матрос-комендант угрожающе надвинулся из тьмы.
— Привет, товарищ Мальков! — прощебетала Даша.
— Ваши документы! — устало потребовал Мальков.
Полынова фыркнула и стала искать нужную бумажку по всем карманам, бормоча: «Да куда ж я его затыркала?» Найдя, что искала, она гордо, чуть обиженно предъявила свой пропуск и потребовала от Авинова:
— Покажи ему мандат, Кирилл! Покажи!
Кирилл показал. Матрос сразу подобрел и повёл рукой:
— Проходи, товарищ!
Авинов прошёл. Гул бесчисленных шагов и голосов наполнил Смольный, табачный дым висел под потолком плотной пеленой, пряча люстры, как в тумане.
Вот караулка, вот штаб Красной гвардии. Всё заставлено ящиками с винтовками, револьверами, гранатами, патронами. Пол покрыт слоем нанесённой грязи, усеян окурками, обрывками промасленной бумаги.
— Пошли! — сказала Даша, схватила Авинова за руку и повела его к лестнице.
На втором этаже располагался исполком Петросовета. Целый ряд запертых комнат белел аккуратными надписями: «Председатель ЦИК», «Финансовый отдел ЦИК», «Международный отдел ЦИК»…
— Тут одни меньшевики окопались, — с лёгкой гадливостью сообщила девушка и потащила Кирилла на третий этаж, где располагался эпицентр восстания — Военно-революционный комитет. Там постоянно трещали телефоны, метались ординарцы, прибегали и убегали делегаты отовсюду. Говорили все и сразу:
