С лысой головой, со щеками, покрытыми рыжеватой щетиной с упрямыми складками у рта, Ленин производил впечатление человека упрямого, настойчивого, но недалёкого. Лобастый, с широковатым носом и чуток раскосыми глазами, он походил не на мыслителя, а на борца, кровожадного и безжалостного, способного на всякую хитрость, на любой подлый приём. Голова ему нужна, чтобы бодаться и держать удар.
Наблюдение даже успокоило Авинова. Да, из-за него план ликвидации сорвался, но стоило ли вообще рисковать? Кому он нужен, этот Ленин? Выскочка, недоучка, нерусь — в крови Ульянова намешано по четверти от немца, еврея, чуваша и калмыка. Стоило ли мараться?
Одного у «Ильича» не отнять — толкать речи он умел. О Ленине кто-то сказал, что он словно топором обтёсывал свои мысли и преподносил их в лубочно упрощённом виде. Народные массы внимали Ульянову и шли за ним.
— Уходим, — прошептала Даша и вывела Кирилла за руку.
И Авинов тут же столкнулся с хмурым солдатом в распахнутой шинели, с кудлатой бородкой. Корниловец его сразу узнал, того самого окопника, что приставал к Даше на Дворцовой площади, и уступил дорогу, не желая затевать ссору, однако солдат тоже был памятлив.
— Ага! — вскричал он, напуская винно-водочных паров. — Попался, шкура! Братцы! Хватай контру! Это он Ваську подстрелил на площади!
Крепкие руки тут же ухватили Авинова. Кексгольмец ощерился довольно, замахнулся…
Ногой Кирилл угодил солдату в пах и, пользуясь поддержкой схвативших его, выбросил обе ноги, ударяя кексгольмца в голову. Скрюченная фигура отлетела под ноги солдат и матросов, обступивших место драки, а те двое, что держали Авинова, подрастерялись и ослабили хватку. Кирилл мигом вырвался, отпрянул к стене и выхватил «маузер». Сердце выпрыгивало из груди.
— Стоять! — крикнул он.
— Что пгоисходит? — раздался недовольный голос, и толпа тут же раздалась, освобождая проход. В круг вышел Ульянов, за его спиной подпрыгивала Даша.
— Ничего особенного, товарищ Ленин, — криво усмехнулся Авинов. — Пьяный солдат, не достойный вершить святое дело революции, напал — и получил сдачи.
Кексгольмец поднялся на все четыре конечности и с трудом выпрямился. Утирая красную юшку, сочившуюся из носа и с разбитых губ, он промычал:
— Да контра это! Он Ваську чуть до смерти не уделал!
— Вот и жаль, что не до смерти! — яростно выразилась Даша, вырываясь вперёд и сжимая кулачки. — Они, Владимир Ильич, напали на меня втроём! А этот Захаров — первый! Если бы не товарищ Авинов…
— Спасибо вам, товарищ Авинов! — сказал Ленин, забавно картавя, и протянул руку Кириллу. Тот, деревенея, пожал её, вялую и влажную. Ульянов же заулыбался, приняв его брезгливость за робость провинциала, узревшего икону революции во плоти.
— А вы, товарищ Захаров, — строго сказал Владимир Ильич, обращаясь к избитому солдату, — проспитесь хорошенько! Революцию, батенька, делают на трезвую голову!
Ласково покивав Авинову, Ленин удалился. Кексгольмец и вовсе сник, юркнул в толпу и пропал, как растворился. А Даша просто цвела и сияла.
— О, Кирилл! — выдохнула она, глядя поверх голов на дверь, из которой доносился голос Ильича, недовольный «реакционером Мартовым, чёгтовым соглашателем».
— Пошли отсюда! — позвал её Авинов. Хватит с него логова врага… Уже весь вражьим духом пропитался, наверное!
«Возлюбленная пара» покинула Смольный и заняла места в кабине «Руссо-Балта».
— Поехали ко мне? — предложил Кирилл, не очень-то надеясь на согласие девушки, но Полынова утвердительно кивнула:
— Поехали!
Улицы ночного Петрограда точно вымерли. Трамваи ушли в парк. Половина синематографов пустовала или была закрыта. Пропали извозчики, не было видно автомобилей. Не светили уличные фонари.
Чудилось Кириллу, что город брошен, что свершился Исход, и ныне только тьма занимала Петроград. Но нет — на углах и перекрёстках больших улиц дежурили по двое, по трое красногвардейцев, рассевшись у костров. Каменный век.
— Как странно… — проговорила Даша, следя за громадными тенями, шатавшимися по стенам.
— Странно что? — рассеянно осведомился Авинов, выворачивая к Фурштатской.
— Ещё в сентябре я не знала, что ты вообще существуешь, а сейчас…
— А сейчас? — пробормотал Кирилл, задерживая дыхание.
— А сейчас ты мне самый родной человек… Моя мать сбежала в Париж с каким-то купчиной, отец пропивает поместье… Я с ними давно уж порвала, а тебя я люблю.
— И я тебя, — тихо сказал Авинов, боясь даже повышать голос, лишь бы не спугнуть нечаянную Дашину доверчивость. Именно сейчас, в данную минуту, «товарища Полынову» можно было смертельно обидеть, оттолкнуть и надолго, быть может навсегда, погасить тот огонёчек нежной привязанности, что затеплился в душе девушки. Кирилла резануло жалостью.
Бедный брошенный ребёнок, — подумал он, с мягкой улыбкой глядя на пляшущие овалы света, отброшенного фарами, а видя любимое и милое лицо. Дарью не назовёшь даже красавицей в обычном смысле этого слова, она скорее просто хорошенькая. Очень хорошенькая. И очень хорошая.
Эти слова Авинов произнёс вслух, и Даша придвинулась к нему, прижалась плечом, склонила голову. Прядь девичьих волос щекотала Кириллу щёку, но корниловец лишь блаженно улыбался, проживая самые драгоценные секунды жизни.
— Ты будешь завтра в Смольном? — спросила «товарищ Полынова».
— Не знаю… А надо?
— Строго обязательно! На два часа назначено заседание Петросовета. Очень важное! Очень-преочень!
— Буду, — пообещал Авинов и поцеловал Дашу, куда смог дотянуться — в носик.
Оба до того устали, что их даже прелюбодействовать не потянуло. Привыкший спать на диване, на этот раз Кирилл постелил в спальне. Эта ночь казалась Авинову первой брачной — рядом с ним лежала его женщина. Шумная, бестолковая свадьба позади, а завтра начнётся новая, неведомая дотоле жизнь — совместная.
Кирилл с Дашей обнялись и уснули. Их ничто не тревожило, с улицы не доносилось ни звука, но не всему Петрограду давали спать — маховик революции раскручивался, не переставая, вовлекая в орбиту своего кружения всё новых и новых соучастников, новые и новые жертвы.
В два часа ночи солдаты заняли Николаевский вокзал. Измайловцы с Балтийского вокзала послали малый отряд на Варшавский. Финляндский вокзал захватили красногвардейцы Выборгского района. Кексгольмцы разместились на Главном почтамте.
«Авроре» приказали подойти к Николаевскому мосту. Нева в том месте была мелка, но в половине четвёртого утра крейсер приблизился к разводной части Николаевского, бесцеремонно расталкивая барки сырых дров. Корабельные прожектора осветили часовню на мосту, два узеньких пролёта проезжей части и юнкеров, жавшихся к перилам. Когда от «Авроры» отчалила шлюпка с судовыми механиками, юнкера бежали. Мост свели и поручили охранять Красной гвардии Васильевского острова.
