Перекричав рукоплескания и хор голосов, грянувших «Гром победы», полковник Неженцев поделился своими мыслями с Кириллом:
— Правильно решил Верховный! Нам одно остаётся — двигать на юг. Донцы нас прикроют с севера — пускай поживут под «красными», мигом образумятся!
Воодушевлённый Кирилл только кивал головой, хлопая в ладоши. Он упивался праздником жизни, и пусть по улицам Ростова, по степи кружит смерть, всё равно, как прекрасны истекающие мгновения бытия! Только надо прожить их в полную силу, до дна, яростно!
Остывая, захмелев слегка от бокала шампанского, Авинов вышел на улицу и побрёл не спеша к гостинице. Стемнело, и улицы Ростова опустели, но офицеру, пугающемуся ночных татей, нечего делать в армии.
Впереди показался силуэт девушки. Девушка стояла, будто поджидая кого-то. Или она из тех, кто утоляет жажду сердца по сходной цене, в «институтах без древних языков» на Сенной?
[66]
Нет, нет… Ох, уж больно знакома ему эта фигурка… Этот изгиб бедра, головка, склонённая будто в задумчивости… Даша — здесь?..
— Даша? — сказал он.
Девушка вздрогнула и повернулась к нему. Да, это была она, «товарищ Полынова».
— Что ты делаешь здесь? — спросил Авинов, унимая волнение.
Даша усмехнулась неласково.
— Странный вопрос, — сказала она. — Борюсь с вами, «белыми». Сегодня я подпольщица, а завтра… Что, сдашь меня?
— Я — не ты, — холодно ответил Кирилл. — Своих не сдаю.
— Ах, так я ещё своя? — протянула Даша насмешливо, пряча за иронией горечь.
— Да, — твёрдо сказал Авинов, — я любил тебя.
— Ах, любил… А теперь что, разлюбил?
— Я не могу называть возлюбленной ту, кто готова предать.
Красивое лицо девушки исказилось гневом.
— Я любила тебя! — воскликнула она. — Любила! А ты…
— Что — я? — по-прежнему холодно осведомился Кирилл. — Оказался не «красным», а «белым»? А какое это имеет значение для любви? Любовь или есть, или её нет! Любят и старого, и молодого, без разницы. Принцесса способна влюбиться в простолюдина, а немецкий офицер-оккупант — воспылать страстью к русской девице-красавице. Все мы обычные люди. Но отвергнуть избранника по политическим мотивам может только та, которая не любила!
— Любила! — выкрикнула Даша.
— Не лги! Я не знаю точно, к кому ты испытываешь страсть нежную — к революции или к своему картавому вождю, но в твоём горячем большевистском сердце нет места для меня.
Девушка заплакала, пряча лицо в ладонях, и Кириллу стало так паршиво, как ещё никогда не было.
— Извини, я не хотел тебя обидеть, — выдавил он. — Прощай.
Даша не ответила. Понурив голову, опустив плечи, она плакала, изредка утирая слёзы ладонью.
Авинов сделал первый шаг, удаляясь по улице. Мимо девушки. Прочь от неё.
Голова у Кирилла пылала. Его неодолимо тянуло обратно — обнять, утешить, прижать к себе. Но… нет. Всё равно из этого ничего не выйдет, уверял он себя. Даша наверняка отвергнет его потуги, возненавидит за нежность и ласку просто потому, что у самой в душе — гарь и пепел.
Авинов шагал, звонко клацая подковками сапог, и на него всё пуще наваливалась тоска, а впереди разверзалась пустота и холод одиночества. Воистину, самые нестерпимые страдания человек причиняет себе сам…
Глава 10
ЛЕДЯНОЙ ПОХОД
Из «Записок» генерала К. Авинова:
«Большевики перешли в наступление на востоке Малороссии. Так называемая „Социалистическая армия“ под командованием прапорщика Р. Сиверса вела бои за Каменноугольный район,
[67]
продвигаясь в направлении Дона.
Из Тихорецкой на Новороссийск развивала наступление Юго-Восточная революционная армия под командованием хорунжего А. Автономова, прозванного „соловьём-разбойником“ за грабежи поездов. Главнокомандующий Красной армией Северного Кавказа есаул И. Сорокин,
[68]
утвердив советскую власть во множестве кубанских станиц, занял Екатеринодар. В городе творились немыслимые бесчинства — наблюдатели ОСВАГ
[69]
воочию видели, как красноармейцы, зарубив шашками сотни пленных, тут же, на месте казни, насиловали гимназисток, а молодых казачек „социализировали“, то есть обобществляли…»
В полночь белые генералы встретились в вестибюле просторного дома Парамонова. Корнилов сверился с часами и сказал:
— Пора выступать.
Закинув за плечи вещевые мешки, разобрав стоявшие в козлах винтовки, генералы и офицеры вышли на ночную Пушкинскую и зашагали прочь из враждебного города, готового вот-вот стать вражеским.
Авинов шагал вместе с Неженцевым. На улицах Ростова стояла тишина. Корниловцы и калединцы покидали город в полном молчании, только размеренный топот слышался в ночи.
— Надо полагать, — сказал Митрофан Осипович, — к зиме казаки одумаются.
— Даже и не надейтесь, — вздохнул Кирилл. — К весне, не ранее. Пока донцы не натерпятся как следует под большевиками, толку с них не будет.
— В поход! — весело донеслось издалека. — В поход!
— Куда?
— А ты спроси генерала Маркова!
— К чёрту на рога! За синей птицей!
— Ха-ха-ха!
— А я, знаете, о чём думаю, господа? — послышался голос неизвестного из темноты. — Ведь людей можно понять, они всякого насмотрелись. Вот и разуверились. А мы возмущаемся, негодуем… У нас же на лбу не написано, что мы честные-благородные! А чтобы это всем понятно стало, время должно пройти…
— Верно, — откликнулся чей-то густой баритон. — Потом легче будет. Дожить бы только до этого «потом»… А вообще, господа, вещи творятся удивительные. Вот, мы в поход вышли — горстка людей в тёмном царстве — и мыслим так, будто вся Россия в огне! А это неверно — абсолютное большинство, как и всегда, пассивно. Стоит в сторонке и выжидает. И не разумеет даже, что происходит страшное! Помню, остановились мы как-то у одного старика-вдовца. Хата у него бедная была, но хлеб с молоком он нам принёс. Вот мы его и спрашиваем: «А что, дед, ты за кого — за нас, кадетов, или за большевиков?» А дед улыбается хитренько так и говорит: «Что же вы меня спрашиваете… Кто из вас победит, за того и будем!»
В строю невесело рассмеялись, а Неженцев воскликнул:
