Вышли к Усть-Лабинской. Станица раскинулась живописно — белыми хатами были застроены крутые холмы, спадавшие к Лабе и Кубани, а вокруг раскинулись виноградники да сады. На горизонте синела пильчатая линия Кавказских гор.
Оправляясь в голых кустах, Кирилл не застал приезда генерала Маркова. Сергей Леонидович с удивлением рассматривал окраину станицы, где в поле лежало много трупов.
— Когда вы успели набить столько? — весело поинтересовался он.
— Это не мы, — признался Тимановский, — это корниловцы постарались.
— Да? Ну тогда берите пример!
За Лабою, за станицей Некрасовской пошли черкесские аулы — Нашухай, Гатлукай, Шенджий. Везде одно и то же — бедные сакли, крытые соломой, старые почерневшие минареты, низкорослые, худые лошадки, грязные, кудлатые овцы… И сотни мёртвых — черкешенок, детей, аксакалов. Всех перебили большевики, всех повырезали. В одной сакле обнаружили умиравшего старика с обожжёнными ногами, засунутыми в печь, в другой сохла на полу куча внутренностей человеческих. Кто тут лютовал? Над кем? И во имя чего?
В Гатлукае сестрицы-доброволицы перевязали молодого черкеса, исколотого штыком. Чёрно-синие запекшиеся раны на его худом теле загноились, но были неглубоки — кололи не насмерть, а развлекаясь.
— За что они вас так? — вырвалось у Авинова, помогавшего сестре Наде.
— Бюржюй, говорят, — ломано ответил черкес.
…А на другой день горцы собрались под зелёным знаменем с белым полумесяцем и звездой, присягая на верность «Великому Бояру», — черкесы шли мстить за убитых братьев и отцов, за изнасилованных жён и дочерей, «за Корнилова, за Родину, за Аллаха». Черкесскую конницу принял Каледин,
[84]
радуясь даже горскому пополнению.
Под вечер, когда Кирилл шагал со всеми, неподалёку закрутился на коне Марков.
— Я не вижу полковника Борисова! — сказал он с нетерпением и недовольством.
— Устал он, — робко ответила сестра милосердия, «хохотушка с конопушками» по имени Варя, — и находится в обозе…
— Мы все устали! — отрезал генерал. — На следующий раз передайте полковнику, чтобы он поборол свою усталость и был бы в строю вместе с другими. Обоз — это раненые и больные!
Ночью добровольцы окружили станицу Новодмитриевскую, занятую большевиками, и уж здесь Авинову пришлось так худо, как не было за все военные годы. Мокрыми хлопьями валил снег, добровольцы вымокли и закоченели под злым студёным ветром.
1-й Офицерский полк уткнулся в реку, прикрытую тонким ледком. Неожиданно грянул мороз, ветер усилился, поднимая пургу, — покоробившаяся одежда сковала тело, словно приучая к деревянному гробу. Кирилл сжимал винтовку, не чувствуя пальцев.
— Не подыхать же нам здесь в такую погоду! — воскликнул генерал Марков. — Идём в станицу!
Сергей Леонидович приказал не стрелять, а учинить штыковую атаку.
— Полк, вперёд! — крикнул он и первым шагнул в ледяную воду.
— Роте атаковать! — скомандовал Тимановский, входя в реку. — С Богом!
Авинов, высоко поднимая винтовку, перешёл реку, окунаясь где по пояс, где по грудь, и вступил в рукопашный бой с «красными», не ожидавшими атаки в такую ужасную ночь.
Рядом дико ржали лошади, тянувшие пушку. Неожиданно в пристяжную угодила артиллерийская граната, отрывая голову напрочь. Коренник скрылся под водой с развороченной грудью, и ездовые попадали в согретую кровью реку…
— Сыровато… — крякнул Марков, выбираясь на берег.
Большевики отступали в одиночку и целыми толпами. В темноте мигали быстрые огни, трещали винтовки и стучали пулемёты, ухали орудия, бросая отсветы, будто молнии в грозу. Пели, налетая, снаряды. С металлическим треском лопались шрапнели.
— Ну, буржуи, — слышались возгласы, — сейчас вас оседлаем!
— Погодите, краснопузые! — отвечали добровольцы.
Весь заиндевевший — куртка коробом — подошёл Марков.
— Не замело вас? — осведомился он бодро. — Ничего, бывает и хуже!
Предложив курить, он вытащил пачку асмоловских папирос — озябшие пальцы бойцов живо разобрали все.
— Пустяки! — продолжал генерал. — Держитесь! Не впервые ведь! Все вы молодые, здоровые, сильные… А ну-ка! В атаку!
2-я рота углубилась в станицу, когда из-за глиняных заборов показались «красные», одетые не лучше и не хуже «белых».
— Вы из Екатеринодара, товарищи? — окликнули марковцев.
— С оттелеве!
— Стало — пополнение?
— Пополнение! — отвечали промокшие и обессиленные офицеры.
Тут до красноармейцев стало доходить. Один их них, в бесформенной меховой шапке, бросился на Кирилла.
Пальцы Авинова одеревенели, сразу он не смог вскинуть винтовку. Помог Марков. Верхом на лошади, генерал пристрелил «красного» из револьвера.
— Вперёд! Вперёд! Вторая рота — по станице влево! Третья — вправо!
— Девочки! — послышался из темноты высокий, звонкий голос. — Тащите сюда пулемёт!
— Вперёд!
Из тёплых недр натопленной хаты выскочили несколько «красных».
— Товарищи! — строго прикрикнул один. — Не разводите панику!
— А ты кто? — спросил худенький, с тонкими чертами лица прапорщик Зиновьев, прозванный Зиночкой.
— Я председатель военно-революционного комитета, — по-прежнему строго и с достоинством отрекомендовался «красный», так и не поняв, перед кем держал ответ, — Зиновьев пристрелил его.
— Что вы наделали с нашим председателем? — ужаснулся его напарник.
— А ты кто? — повторил свой вопрос Зиночка.
— Я секретарь!
И труп секретаря ревкома упал на труп председателя.
В темноте, в вихорьках сухого, колючего снега несложно было потеряться, вот и Кирилл незаметно сместился, попадая в 3-ю роту и оказываясь близко к полковнику Кутепову — как раз в тот момент, когда навстречу выбежало несколько бойцов.
— В чём дело? — холодно спросил Кутепов.
— В доме полно «красных»!
— Да неужели? — буркнул полковник. Командир роты немедленно вошёл в хату. Авинов и прочие затопали следом. За дверями, в жарко натопленной комнате сидели за столом человек пятнадцать красноармейцев и пили чай из самовара. Морды у всех были под стать политическому окрасу — багровые, потные.
Кутепов, заслонив стоявшие в углу винтовки, громко спросил:
