Тут уж толпа не выдержала — загалдела, загомонила, горячо одобряя и поддерживая Верховного правителя.
Из дверей собора вышел старенький священник с седою окладистой бородой и в серебряных очках. Генерал Алексеев почтительно спросил его:
— Можно начинать, батюшка?
Батюшка, не скрывая счастливой улыбки, мелко закивал.
— Смирно-о! — разнеслась зычная команда. — На молитву, шапки — долой!
Добровольцы — и статные седые генералы, и безусые гимназисты — обнажили головы.
— С Рождеством Христовым, братцы! — разнёсся над площадью голос Корнилова.
— Ура-а-а! — грянули «братцы» в ответ. — Покорнейше благодарим, ваше высокопревосходительство!
Солдаты клали на лбы тяжёлые мужицкие кресты и низко кланялись. А батюшка запел неожиданно низким и мощным басом:
Спаси, Господи, люди твоя
И благослови достояние твое…
Вся площадь благоговейно внимала молитве. И чудилось Кириллу, что весь Екатеринодар притих, что вся Россия прислушивалась к архиерейскому басу…
Авинов шагал по ночной Графской улице, ведя за собой патруль — отделение текинцев. Прямо за его спиной шёл вперевалочку великан Саид, очень довольный новыми сапогами. Сбоку ковылял Махмуд — его задела красноармейская пуля.
Авинов вторые сутки не спал, но настроен был бодро. В нём всё ещё тлело дневное воодушевление, тот подъём, который он ощутил при оглашении «корниловского манифеста». Пожалуй, даже не сами цели Корнилова вызвали в нём всплеск эмоций, а то, как показал себя Лавр Георгиевич, как себя поставил, — Кирилл увидал истинного Верховного правителя России, испытывая гордость за принадлежность к Белой армии.
Саид стал о чём-то спорить с Абдуллой, и Авинов весело прикрикнул:
— Разговорчики в строю!
Батыр мигом смолк, но Кирилл будто видел его широкое лицо и зубастую улыбку.
— Смотрите в оба, — построжел поручик, — а то нарвёмся ещё…
Белогвардейские патрули бдили по всему Екатеринодару, частенько натыкаясь на скрывавшихся большевиков, — в бедном рабочем предместье Дубинка пряталась целая сотня. Иные из «красных» быстренько ухватывали суть происходящего, бросали оружие, переодевались — и будто растворялись в толпе горожан. Но находились и те, кто отказывался признать поражение. Такие были вооружены, очень опасны и всегда готовы исполнять приказы бывшего военного коменданта Сошенки: «Я инвалид,
[93]
и, как поставленный во власть коменданта, слежу за свободой и искоренением всякой сволочи, которая не хотит замазать свои белые руки. Предупреждаю всю буржуазию, что за нарушение правил, выказанных против трудящихся, буду беспощадно расстреливать негодяев трудового народа…»
[94]
…Впереди показался человек в солдатской шинели без хлястика, однако в свете фонаря блеснули погоны и странно привешенные аксельбанты. Увидав патруль, он резко свернул в сторону.
— Стой! — рявкнул Махмуд. — Стрелять буду!
Кирилл подошёл поближе, хмуро разглядывая подполковничьи погоны на подозрительном субъекте.
[95]
— Кто вы такой? — осведомился он.
— Я полковник Лукашин, — нетвердо ответствовал опрашиваемый, вытягиваясь по-солдатски.
— Где вы служили?
— В штабе Северо-Западного фронта.
— Вы из Генерального штаба? — вкрадчиво спросил Авинов.
— Да…
— А почему у вас погон золотой и с синим просветом?
Лукашин замялся, теряясь, судорожно ища подсказку.
— Я… кончил пулемётную школу! — выпалил он.
— Вот оно что… — протянул Кирилл. — А что вы ещё придумаете?
— Я не вру!
— Да ну? — комически изумился поручик. — Тогда почему вы носите аксельбанты так, как их никогда никто не носил?!
Лукашин смолк и потупился. Пальцы его рук сгибались и разгибались, выдавая смятение.
— Ракло
[96]
ты, а не полковник! — резко сказал Авинов. — Обыскать его!
Лукашин сильно вздрогнул и сам дрожащими руками принялся вытаскивать из карманов бумаги — и на полковника, и на поручика, и на унтер-офицера.
— Не убивайте! — запаниковал он.
— Мы не «красные», — процедил Кирилл и скомандовал: — Алимбек! К коменданту!
Здоровый текинец ткнул Лукашину в спину стволом винтовки, указывая направление движения. Тот, поникший и раздавленный, направил стопы куда было указано.
И снова хруп-хруп-хруп из-под сапог, снова молчаливые, тёмные громады домов зажимают пустынную улицу.
Внезапно Саид остановился и промолвил неуверенно:
— Вроде кричал кто-то… Вот, опять!
Авинов прислушался и разобрал одно слово: «Помогите!»
Из подворотни выбежал перепуганный мужик — всклокоченный, босой, в одних кальсонах. Увидав патруль, он сперва замер, тормозя на мёрзлых булыжниках, а потом отчаянно закричал:
— Помогите, ради Бога! Там «красные»! Забрались ко мне в фатеру!
— Ведите! — коротко сказал Кирилл. — Много их?
— Много! Четверо или пятеро… Не разобрал!
— Саид, Махмуд, Абдулла! За мной!
Мужик в кальсонах побежал впереди белогвардейцев, выводя патрульных во дворик, наверняка уютный и тенистый летом, а ныне, в канун Нового года, холодный и пустой.
— Тута они! — Пострадавший остановился, указывая на обшарпанный двухэтажный домик. — На втором этаже, где балкон! А дверь моя дерматином обитая!
— Махмуд, — тихо сказал Кирилл, — жди во дворе. И следи за балконом.
Дверь чёрного хода стояла распахнутая настежь, и в подъезде дуло. Осторожно поднявшись по скрипучей деревянной лестнице, Авинов на ощупь отыскал дверь, «дерматином обитую», и толкнул её. Сразу стало светлее — в прихожку пробивалось оранжевое сияние керосинки, и доносились грубые голоса:
— Сбежал, паскуда! Ещё приведёт кого…
— Кого?! Жандармов нема!
— Да мало ли…
— И чё? Опять на улицу?
— Можно на чердак…
— Да пошёл ты!
Кирилл оглянулся и на пальцах показал: Саид со мной, Абдулла стоит здесь. Повесив винтовку на плечо, Авинов вооружился «парабеллумом», в левую руку взял «маузер» — и ворвался в комнату.
