«Новенькие» освоились быстро, и вскоре один из гидрокрейсеров освободился от аэропланов. Семь аппаратов закружили над «Императрицей Екатериной Великой», высматривая немецкие субмарины, — по два летали с каждого борта, а ещё три носились впереди по курсу. Это были удачной конструкции «летающие лодки» М-9, одномоторные бипланы, рассчитанные на пилота и стрелка. Вооружённые 37-миллиметровой авиационной пушкой и четырьмя пудовыми бомбами на зажимах под крыльями, гидропланы умело грозили супостату с неба. Кириллу стало ещё спокойнее…
— Поспать-то мы поспали, — протянул Марков, поглаживая куртку в районе живота. — Поесть бы ещё…
— Скоро уже, ваше превосходительство, — сказал Авинов, радуясь, что забортный шум глушит бурчание в желудке.
Сейчас же, по приказанию с мостика, кондуктор Садович и старший баталер
[118]
Тер-Азарьев вынесли из ахтерлюка
[119]
на верхнюю палубу две ендовы
[120]
с вином: одна для нечётных номеров, другая для чётных. В одиннадцать ровно вахтенный начальник распорядился:
— Свистать к вину и на обед!
— Вот это я понимаю! — крякнул Марков довольно.
Засвистали дудки, загремели подвесные столы, спускаемые на палубах, дежурные матросы помчались к камбузу, волоча с собою медные баки, а прочие выстраивались в две очереди, выпивая свои законные полчарки водки.
[121]
Очередники были оживлены, радуясь то ли вернувшимся порядкам, то ли возможности похмелиться после вчерашнего. Кирилл склонялся ко второй версии.
— Эх, хорошо пошла! — выдыхал матрос, опрокинувший порцию зелья.
— Ну, за имперьялизм! — ёрничал его сотоварищ.
На обед подавали флотский борщ, духовитый, вкусный и весьма сытный — в день на матроса полагался почти фунт мяса. Лишь раз в месяц свежую говядину заменяли консервами, да трижды в неделю делили её пополам с солониной, которую офицеры прозывали «корнет-биф».
[122]
А уж хлеба можно было есть вволю, сколько влезет. Влезало немало, и ситного, и чёрного.
После обеда до половины второго полагался отдых, после чего с мостика донеслось:
— Команде чай пить!
А ровно в два часа с гидроплана доложили, что слева по курсу терпит бедствие турецкий пароход, торпедированный немецкой подлодкой.
Командир линкора сперва даже не поверил донесению пилота. Вернее, поверил не до конца. Да, пароход тонул, но при чём тут «немаки»? Они-то с турками друзья и братья по оружию, восемьсот офицеров кайзеровской армии служили в османской армии, занимая высокие командные посты, а генерал Леман фон Сандерс был произведён султаном-калифом в муширы — маршалы Турции, и назначен генерал-инспектором всех вооружённых сил. И как же немецкая подлодка могла потопить турецкое судно? По ошибке? Надо проверить…
Авинов, сгорая от любопытства, подобрался поближе к мостику и навострил уши.
— Осторожно клади руля, — послышался ворчливый голос каперанга Сергеева.
— Есть осторожно клади руля, — браво ответил рулевой.
— Доверни ещё на пять градусов…
— Есть довернуть…
Как назло, над морем повис туман. Не слишком густой, он всё же скрывал даль, размывая видимый мир. Командир корабля вышел на крыло мостика, размял папироску, закурил, щуря глаза и втягивая щёки. Солнце едва проглядывало сквозь мешанину туч, и бурые тени от дымных шлейфов бежали по огромной палубе, по угловатым орудийным башням.
— Вахтенный офицер, — резко сказал Сергеев, — цукните
[123]
там вперёдсмотрящему, чтоб не дремал.
Вахтенный тут же гаркнул:
— На баке!
— Есть на баке, ваше благородие! — глухо донеслось с носовой палубы.
— Не зевать! Зорко смотреть вперёд!
— Стараюсь, ваше благородие… Ох… На правом крамболе
[124]
перископ!
— Приготовиться к минным атакам! — всполошились на мостике.
Первыми на субмарину напали два гидро — аппараты покружили над нею, стрелки дёрнули за тросики, освобождавшие зажимы под крыльями, и четыре бомбы ухнули вниз, с громом поднимая столбы белой воды. Вторыми вступили в бой артиллеристы линкора — два шестидюймовых орудия открыли огонь, обстреливая субмарину ныряющими снарядами.
[125]
Пятый или шестой выстрел накрыл лодку-злодейку — по воде расплылось обширное масляное пятно, вскипели пузыри, начали всплывать обломки.
— Прекратить огонь! — скомандовал Сергеев, мелко крестясь.
Грохот выстрелов и взрывов стих, и тут же зыбкую тишину прорезали крики о помощи. Их перекрыл слабый гудок и стих — видать, пар кончился.
Авинов всё вглядывался в туман, не видя, а скорей угадывая смутные тени. Неожиданный шквал сменил долгое безветрие, буквально сдувая белесую пелену — как будто театральный занавес отдёрнули. Если жизнь — театр, то на его сцене разыгрывалась одна из множества человеческих трагедий — кораблекрушение.
Не слишком большой пароход, чёрный, со ржавыми потёками на бортах, медленно погружался в воду. Вся носовая часть его уже ушла на глубину, волны заплёскивали на белую надстройку с высокой чёрной трубой. Корма судна с надписью «Йилдиз Деде» медленно поднималась над водою, по красному днищу, полосатому из-за скользких бурых водорослей, стекали ручьи, а на юте
[126]
судьба ставила спектакль «Спасайся, кто может!».
